Том 12. Преображение России

Глаза же его сестры имели способность к долгому и явно оценивавшему взгляду. Таня так и решила про себя, что много людей пришлось видеть этим глазам и они отвыкли уже чему бы то ни было удивляться, от чего бы то ни было приходить в восторг. Сестра казалась моложе брата, но не больше чем года на два. Движения ее рук были вялы, как у тех, кто устал и отдыхает вполне законно. Ее темные волосы были скромно, гладко причесаны на прямой пробор. Тонкими лучиками от глаз к вискам разбегались морщинки; губы были небольшие, полные и какие-то преувеличенно спокойные.

Матийцев, пристально изучая Худолея, вдруг сказал, кивая на его седую шевелюру:

— Где же это вас так «убелило», дорогой мой Николай Иванович?

— Это память о том, как я из когтей смерти вырвался. Давняя история, — ответил Худолей.

— Любопытно, однако, — сказал Матийцев.

Худолей почувствовал, что от него ждут рассказа, и он начал с неторопливым спокойствием:

— Дело это было в Сарепте, — есть такой городок на Нижней Волге, — там меня и еще троих вместе со мной захватили белые на квартире ночью. Городишко этот, знать, горчичный: горчицей там занимались, — вот он и огорчил нас. Огорчил так, что дальше уж некуда: из контрразведки, как говорилось тогда, — прямым сообщением на тот свет. Но так как нас шло туда под конвоем четверо, то пытались мы, конечно, один другого подбадривать. Главное же, надеялись мы вот на что: по нашим сведениям, начальником контрразведки был не кто иной, как родной брат одного из нас, — товарища Скворцова, только наш Скворцов — простой рабочий, еле читать умел, а тот, по его словам, получил образование, не иначе как юнкерское училище закончил или школу прапорщиков во время войны. Идем мы, смертники, и говорим вполголоса друг другу: «Авось обернется как-нибудь это для нас, а?» — «Авось!» С этим «авось» и явились мы пред грозные очи Скворцова-второго. «Очи» эти я забыть не могу до самой смерти: белесые, как из стекла… Губы стиснуты, а на скулах желваки. Зверь! Допрос начался именно со Скворцова. «Как фамилия? Мер-за-вец!» Наш спокойно ему: «Фамилия моя Скворцов, а имя — Степан…» И добавляет: «Аль не узнал, Саша?» А тот, видим мы, действительно его не узнал, давно, значит, не виделись братья. «Как так Степан?» «Так и Степан», — говорит наш. «Как же ты к этой сволочи попал?» — кричит тот. А наш ему вполне спокойно: «Я-то пошел по своей рабочей линии, а вот ты-то действительно к сволочи попал: образование тебя погубило!» Так и сказал. Это я отчетливо помню. А какое уж там у него, этого Саши, образование! А он, надо заметить тут, завтракал, что ли, этот Саша, в капитанских погонах, только на столе у него горит свечка в бутылке, а рядом с таким подсвечником другая бутылка, — в ней не иначе как самогон, и стакан с самогоном не начатый, и жареная рыба на тарелке. Прошелся Скворцов-второй по комнате с низеньким потолком и говорит вдруг: «Ну что же, брат, если угостить надо, садись! Выпей на дорожку. Подзакуси». — Так и сказал: не «закуси», а «подзакуси». Переглянулись мы трое, дескать, не зря на этого Скворцова надежда была. Сел за стол наш Скворцов, взял стакан, понюхал, — все честь честью. Поднял — и брату: «За твое здоровье, Саша!» — и как в себя вылил, выпил, крякнул и за рыбу, за хлеб принялся. И рыбы той был небольшой кусок, да и хлеба, так что управился он с закуской довольно скоро, а другой Скворцов ходит по комнате и в пол все время смотрит; мы ж думаем, соображает, как освободить брата, что именно приказать конвойным, которых было тоже четверо, как и нас. Кончил Степан есть, собрал со стола хлебные крошки и их в рот кинул, — сидит ждет, не нальет ли брат еще стаканчик. А братец как гаркнет вдруг: «Вста-ать!..» Степан вскочил. «К стене шагом марш!» Степан было: «Как это к стене?» А Саша как схватит его за шиворот и к стенке, а Степан Скворцов опять те же слова: «Образование тебя губит!» А уж у того Скворцова браунинг в руке, — и откуда он у него взялся, я не заметил. Вдруг как трахнет выстрел, и кровь фонтаном из нашего Степана так и обрызгала самого этого братоубийцу.

— О, хотя бы за обедом вы этого не говорили, — поморщилась Таня.

— Да, это страшно слушать, — согласился с ней Матийцев, но сестра Худолея, до этого молчавшая, сказала, как бы желая оправдать брата: