Том 2. Повести и рассказы

Старый полковник не двигался с места. Хотел сказать что-нибудь этому бедняку, но не находил слов. Притом во дворе были люди… Оба — полковник и сапожник — только посмотрели друг другу в глаза, и полковник медленно вышел на улицу.

Только тогда сапожник обратился к мальчику:

— Войтусь!

— Что?

— Будешь таким, разбойник?

— Буду, отчего не быть? Ого! — отвечал мальчишка, шмыгая носом.

— Так помни же! А не будешь, так я тебе и взрослому все зубы выбью!

За завтраком полковник ел мало — торопился. Походив по городу, он скоро снял себе квартиру.

Безобразные новые дома, новые люди уже не раздражали его. А когда ему пришлось пройти по Каровой улице и он увидел Вислу, его глазам открылся снова тот памятный широкий горизонт, он видел те же леса, вдыхал живительный воздух родины, по которому тосковал целых полвека.

«Останусь здесь!» — сказал он себе.

― ЭХО МУЗЫКИ ― {4}

Не пойдут уже, Орфей, за тобой ни вольные стаи диких зверей, ни шумящие дубы, ни скалы, взволнованные звуками твоей лиры. И не укротишь ты ими ярость волн морских и буйного ветра, не остановишь падающий град и бесконечный караван туч, плывущих в небе, — ибо нет тебя больше на земле, Орфей… Напрасно льет слезы твоя мать Каллиопа. Тщетна вся скорбь, если даже великие боги не в силах спасти от гибели собственных детей…

I Орфей торгующий

В час одного из последних своих воплощений на земле Орфей принял образ ребенка с очень длинными пальцами и оттопыренными ушами. Мальчик явился на свет в музыкальной семье, родители сразу поняли, что он будет великим пианистом, и всячески старались развивать его талант.

Талант действительно был необычайный. Мальчик часами сидел за фортепьяно, ноты научился читать за неделю и подбирал труднейшие мелодии, которые слышал только раз. В восемь лет он уже умел играть, не сбиваясь, даже на прикрытой салфеткой клавиатуре и обладал таким музыкальным слухом, что превосходно подражал речи всех знакомых и голосам многих птиц и домашних животных.

Он был трудолюбив и благодаря этому окончил не одну, а две консерватории, брал уроки у известнейших музыкантов и в конце концов стал незаурядным и высокообразованным пианистом.

Наилучшим доказательством его учености были сочинения на мотивы мало известных публике композиторов, темы которых он, как уверяли критики, развивал и облагораживал.

Родные постоянно твердили, что при такой гениальности он непременно составит себе большое состояние, — и юный Орфей довольно рано начал обдумывать способы превращать музыку в деньги. Однажды, добившись приема у Листа, он упал перед ним на колени, в другой раз имел счастье поцеловать руку у Верди. Несколько позже он написал хвалебный гимн Мейерберу, а еще через полгода совершил паломничество в Байрейт, чтобы там, у ног великого творца музыки будущего[5], отречься от прежних заблуждений, которые он объяснял чересчур пылкой страстью к искусству.

Таким-то образом он снискал расположение крупных мастеров и представителей различных школ в музыке. Его приглашали давать уроки в семьях банкиров, он завел приятелей среди журналистов и несколько раз выступал на придворных концертах в качестве «феномена». За военный марш, сочиненный для армии князя Монакского, он был награжден орденом, а кадриль, посвященная императрице Евгении, сделала его популярным в кругах законодателей мод.

После войны 1870 года он в Париже дал концерт в пользу Эльзаса и Лотарингии. Популярность его достигла апогея. Он стал настолько знаменит, что к нему со всех сторон обращались с просьбами написать несколько слов «с благотворительной целью». И он писал: в Париже — о свободе и братстве народов, в Мадриде — о величии католической веры, в Берлине — о философии музыки, в Варшаве — о любви к отчизне, в Риме — против светской власти пап, а в Петербурге — о светлом будущем славянских народов. К тому времени у него уже было несколько десятков тысяч франков в надежнейших акциях, приносивших самые высокие проценты. Он завел личного секретаря и имел право бесплатного проезда по всем главным железным дорогам страны.