Том 9. Преображение России

Однако он не знал адреса Нади, и первое, куда он направился из «Пале-Рояля», было — адресный стол.

Невский проспект неизменно захватывал его и раньше, когда бы он на нем ни появлялся; теперь же, после долгой безвыездной жизни в провинции, он не мог не поразить его своей неизменной строгой красотой. Обилие же на нем офицеров заставило его сказать про себя: «Ого! Здесь даже неудобно быть штатским!.. Точно ты какой-то жулик или иностранец, что в иных случаях похуже, чем жулик».

Он заметил, что извозчиков теперь стояло на углах улиц гораздо меньше, чем прежде; одного из них ему пришлось нанять, чтобы доехать до адресного стола.

Петербург, конечно, успел в достаточной степени оброднеть Сыромолотову: здесь провел он немало лет. Здесь, а особенно на Невском, по которому он ехал, все было для него до того знакомо, точно уезжал отсюда не больше, как на месяц или и того меньше.

Четырех- и пятиэтажные дома, стоявшие так плотно, что казались одним длиннейшим домом, разнообразно окрашенным, и те проплывали перед ним, как подсказывала их появление память. Вагоны трамвая и многочисленные машины шли туда и сюда, в обе стороны этой широкой, прямой, красивейшей улицы, как будто они были те самые, какие шли тогда, в последний день его питерской жизни. В довершение всего и день этот оказался таким же редкостным для Петербурга: солнечным, тихим, даже, пожалуй, жарким (он уезжал когда-то отсюда тоже в августе), точно внезапно помолодел он на несколько лет или видел длинный запутанный сон и вдруг проснулся.

Извозчик тоже оказался не южного суетливого склада, а подлинный питерец — деловой, молчаливый, отлично знающий, как надо ехать к адресному столу.

Странно, пожалуй, даже было ему сознавать в себе то, что ведь это именно Петербург, с его Академией художеств, воспитал в нем уменье ценить и учитывать время — совершенно неведомое русской провинции уменье, что даже и замкнутость его, быть может, тоже воспитана в нем Петербургом, основанным и устроенным самым деловым из русских царей.

Воздух эпохи был — напряженный труд, и Сыромолотов именно здесь, в столице, почувствовал, что дышит воздухом эпохи.

II

Получив адрес Надежды Васильевны Невредимовой, Алексей Фомич не сразу отправился к ней: было очень много, на что хотелось ему посмотреть, и он до вечера ездил на трамвае и ходил, впиваясь во все глазами, как это было свойственно ему, художнику.

Надя и Нюра были дома, когда постучал он к ним в дверь и спросил: «Можно?»

Отворила дверь Нюра и ахнула от неожиданности, увидев того, кого никак, конечно, не ожидала увидеть, а Надя растерялась так, что не была в состоянии даже ахнуть.

Пришлось заговорить самому Сыромолотову, и он сказал:

— Когда началась такая гроза, то… даже и матерые дубы вырывает она с корнем! Здравствуйте, Надя!.. А это, конечно, ваша сестрица младшая! Очень рад вас видеть вместе! Очень рад!

— Алексей Фомич?.. Как же вы это? — едва прошелестела Надя, а Нюра догадливо взялась за стул и слегка его подвинула к Сыромолотову:

— Садитесь, пожалуйста.

Не менее догадливо тот немедленно сел, повесив на вешалке сверх кофточки Нади свою широкополую шляпу.

Так произошло его вторжение в комнату сестер Невредимовых, и наступил момент необходимых объяснений, как, почему и зачем он появился в Петербурге.

Вечер был еще достаточно светлый — до огней оставалось еще не меньше часа. Обведя глазами всю комнату, Алексей Фомич слегка подмигнул Наде:

— Так-то вот бывает на свете! Илья Муромец тоже сиднем сидел тридцать лет, пока его не сковырнули. Ну, а уж когда сковырнули, ничего не поделаешь — совершай подвиги, Илья Муромец!

— Вы думаете ехать на войну? — почти восторженно спросила Нюра. Надя же совершенно округлила глаза, удивившись:

— Неужели, Алексей Фомич? На войну?

— Была у меня такая мысль, — очень серьезно с виду ответил им обеим, глядя то на ту, то на другую, Алексей Фомич. — Однако я на этой мысли не удержался. Отчасти ваш дедушка виноват в этом: он меня разубедил.

— Дедушка? Неужели? Вы с ним говорили, значит? Когда? — заговорили сестры, перебивая одна другую.

— Заходил к вашему дедушке, да, да, заходил… Познакомился и с вашей мамой и с вашими двумя братьями, милые оказались люди, — очень искренним тоном сказал Алексей Фомич, обращаясь к одной только Наде. — Поговорили кое о чем, письмо вашей сестры старшей там читали…

— Получили там письмо? — так и вскочила с места Нюра.

— А где же она, автор письма? — спросил Сыромолотов.

— Уехала уж в Смоленск, в свою гимназию.

— А-а, да, да, — она ведь учительница… А ваши другие братья? Кажется, трое, и все — на фронте? Писали?

Надя уловила в тоне Сыромолотова неподдельное участие, и ей стало сразу как-то легко и просто.