Тринадцать осколков

— Послушай, Аминь, что она пишет. «Ты у меня, — говорит, — единственный ребенок, Петенька…» Понятно? Я — ребенок! — комментировал он письмо. «Береги себя, Петенька…» А как же! Мы тут все только и заботимся об этом — как бы не поцарапать себе ножку, как бы горлышко не простудить, как бы насморк не схватить под огнем немцев… Отвечу я ей: «Дорогая мама, не беспокойся, твой сынок Петенька очень бережливый ребенок, осторожный до ужаса. За такое примерное поведение он, твой Петенька, на прошлой неделе из рук самого товарища Акимова получил второй орден. Короче: мамочка, живу, не хвораю, а фашист дюже хворает, чихает до издыхачки. Теперь, мама, думка у нас: быстрее организовать на Сапун-горе фашисту спектакль «Не брани меня, родная, что я так его люблю» с эпилогом «Прыгнул в море и не выплыл». — Мальцев захохотал, позвякивая орденами. Он поднялся, заговорщически обратился к Сукуренко: — Товарищ лейтенант, у меня тут старшина роты знакомый. Очень большой хлебосол, у него всегда что-нибудь найдется, разрешите послать Родиона Сидоровича, он организует там? — показал он на дверь.

— Не надо, Петя, у нас все есть.

— Товарищ лейтенант, я не за этим, — почесал он подбородок. — Я же понимаю, когда можно, когда нельзя. Вкусненькое принесет… Принесешь, Родион Сидорович? Мы вместе пойдем.

— Организую, — отозвался Рубахин. — Достану, это мы могем.

— Порядочек! — воскликнул Мальцев и так посмотрел на Сукуренко, что та невольно заулыбалась: — Идите, одна нога здесь, другая там.

— Определенно! — крутанулся Мальцев, и снова послышался перезвон его наград. — Аминь, пошли с нами.

— Неужели тебя это не беспокоит? — сказал Дробязко, как только ушли разведчики.

— О чем ты, Вася?

— Я просто не пойму. Иногда мне так дурно на душе…

— Почему? Что ты не поймешь?

— Уж на этот раз не сомневался, верил: награду тебе вручат. На учениях ты первой была…

— Ах вот ты о чем! Я уже привыкла, Вася, привыкла. Конечно, орден получить приятно. Но если бы ты знал, как мне хорошо, что я, как все, — она откинулась назад, широко разводя руками, — как все бойцы и офицеры, и в одном строю, что я командир взвода, а не какая-нибудь там дочь… Нет, Вася, тебе этого не понять… Иногда мне думается: вот исполнится Советской власти пятьдесят лет или сто. Понимаешь, полвека, целый век!.. Весь мир будет говорить о советских людях: богатыри, смотрите, какие победы одержали! Смотрите, как подняли высоко Россию. И может быть, в этом огромном торжестве, в этом бескрайнем потоке имен и фамилий — ведь будут же называть и героев такого торжества — промелькнет фамилия лейтенанта Сукуренко… Это буду я… А ты мне говоришь: орден не вручили… — Она помолчала и вновь заговорила: — Я люблю жизнь, люблю ее такую, чтобы она, эта жизнь, меня не пугала, чтобы я была как все люди — равной. И может быть, поэтому, честно говорю, доверие для меня — что-то большее, чем орден, большая радость, большее счастье…

Дробязко понял, что сейчас, именно сейчас, когда она довольна, что вот-вот отправится на боевое задание, напоминать и говорить о неполученной награде все равно, что обмолвиться о ее прошлом. У Дробязко даже холодок пробежал по спине, и, когда возвратился Мальцев с ребятами, он почувствовал облегчение: при них о таких вещах он умолчит.

— Это вам, товарищ лейтенант, — Мальцев подал Сукуренко небольшой сверток. — Шоколад. Трофейный, но не германский, французский. Экстра. Сам бы ел, да старшина приказал вручить только вам. Иначе, говорит, голову оторву. Честное слово, так и сказал: «Передай лейтенанту Сукуренко, не передашь — пойдешь за «языком» без головы». Очень гостеприимный старшина, правда, Родион Сидорович?

— Правда, как в пекарне с припеком: припек сто граммов, пишут наполовину меньше. Вот за это я по башке бил кое-кого…

Шоколад ели все. Потом пришел Кравцов. Его новый ординарец, очень высокий, веснушчатый солдат, начал угощать разведчиков «Казбеком». Кравцов заметил:

— А может быть, на улице покурим, товарищи?

Мальцев шепнул на ухо ординарцу:

— Болван. — И, надвинув ему пилотку на глаза, потащил его к выходу, говоря: — Подышим воздухом.

Теперь в землянке их было двое — Кравцов и Сукуренко.

Кравцов развернул перед лейтенантом карту участка, где намечалось взять контрольного пленного.

— Вот тут, — сказал он.

— Да, — подтвердила она. — Мы изучили систему обороны, подходы и отходы. — Она начала рассказывать, как изучали, как потом вместе с начальником разведки штаба дивизии составили план операции. Она говорила о том, о чем знал Кравцов, и они — Кравцов и Сукуренко — подумали, что вот этой встречи, этого разговора перед самым выходом за «языком» могло бы и не быть, потому что все было согласовано во время подготовки, в которой участвовал и Кравцов.

«Привычка — вторая натура», — решила про себя Сукуренко. Как ей помнится, командир полка и раньше каждый раз приходил во взвод разведки в момент, когда отправлялись брать пленного. А Кравцов и сам не знал, зачем пришел: сказал начальнику разведки штаба дивизии, находящемуся сейчас на его наблюдательном пункте: «Пойду провожу…» — и пришел.