Ты можешь идти один

— Был среди них один… Ванька Косяк. Прозвище, естественно. Однажды он на моих глазах ограбил старушку. Вырвал у нее сумку из рук и убежал. Так вот, я очень сильно жалею, что ничего не сделал тогда.

— А что вы могли сделать? — пожал я плечами.

— Я мог догнать его и заставить вернуть сумку. Мог найти его потом и набить морду, объяснить, что он не прав. Мог сунуть руку в карман и дать старушке денег. Ведь в кошельке у нее было не так уж много, и я ни капли не обеднел бы. А еще я мог пойти в милицию и рассказать о том, что видел. Но я ничего этого не сделал. Тем вечером я, морщась, пил с ребятами портвейн, купленный на деньги пенсионерки, и выдумывал дурацкие оправдания себе и Ваньке.

Я не знал, что сказать. Представил себя на месте дяди Миши и понял, что поступил бы точно так же. То есть, никак.

— Самый страшный грех — это бездействие, — продолжал мой собеседник. — Почему-то в заповедях о нем нет ни слова. Я на службе уже почти тридцать лет, повидал всяких людей. Убийц, воров, насильников. Некоторые хорохорятся до последнего, некоторые рыдают и ползают на коленях. Но все они получают наказание. А за бездействие наказания нет. И каждый день, когда ты наслаждаешься жизнью, где-то в глубине души шевелится это гадкое воспоминание о том, как ты стоял и ничего не делал. Нельзя искупить этот грех, когда поезд ушел.

Дядя Миша в последний раз затянулся и бросил окурок в урну.

— Я вспомнил про этот случай по одной причине. Судьба подкинула мне шанс загладить вину. Я хочу вмешаться в то, что происходит сейчас здесь. Может быть, тогда у меня получится выбросить из головы ту старушку.

Он посмотрел на меня. Его лицо, только что бывшее таким добродушным, помрачнело. Глаза сверкнули холодным блеском.

— Кабанец тебе что-то сделал? — спросил он.

— Кто?

— Старший сержант Кабанец, который вчера приходил к тебе домой. Он бил тебя? Пытал? Угрожал?

Я растерялся. Переход с темы воспоминаний на сегодняшний день случился слишком быстро.

— Бил? Нет, не бил…

— Дима, поверь мне. Я не только мент, но еще и человек. Давай так: откровенность за откровенность, идет? Думаю, тебе тоже хочется кое о чем меня спросить. Чтобы помочь своему другу. Или подруге.

— Подруге? — удивился я.

— Речь о Маше. Я не буду спрашивать, где она. Просто ответь на мои вопросы, а я отвечу на твои.

Я смотрел на этого внезапно появившегося в моей жизни человека и спрашивал себя: можно ли ему довериться? Здравый смысл советовал извиниться и убежать домой, но какая-то иррациональная часть меня тянулась к дяде Мише. Он не выглядел героем-одиночкой из американских фильмов, но зато хотел помочь.

— Только я первый!

Дядя Миша усмехнулся.

— Шустрый ты. Ну давай, спрашивай.

Вопросов у меня было не мало, и я хорошо подумал, прежде чем задать первый.

— Откуда вы знаете, что Маша не дома?

— Глупый вопрос, — вздохнул дядя Миша и достал еще одну сигарету. — Какая разница, откуда приходит знание? Главное, что оно есть — факт. Но, раз уж мы договорились… Я следил за Кабанцом, когда он пошел к тебе. Следил за тобой, когда ты выбежал из дома вслед за ним. Видел, как вы с Машей зашли в дом Брика. Заметь, я никому не сказал, что вы совершили преступление — зашли на опечатанную территорию. И я видел, как вы вместе сели в автобус. Вот и все.

Я покачал головой. За мной следили, а я даже этого не понял! Впрочем, учитывая, в каком я был состоянии…

— Кроме того, — продолжил дядя Миша, — сегодня утром ее отец подал заявление. Маша пропала и не отвечает на звонки. Трудно было не сложить два и два. А теперь мой вопрос. Брик действительно убил свою мать?

Конечно, я понимал, что придется отвечать на неприятные вопросы, но к такому готов не был. Сказать «нет»? Но что толку? Против Брика все улики, и мои слова не решат ничего. Что я мог сказать? Что видел, будто ее убил однорукий человек с повязкой на глазу?

— Да.

— Уверен?

— Да, он говорил мне об этом. Не думаю, что он врал. Он вообще никогда мне не врал.

— И почему ты ничего не сказал?

— Вы уже много вопросов задали.

— Это все следствия первого вопроса. Я пытаюсь понять Брика и тебя заодно. А еще хочу, чтобы ты сам себя понял. Меня всю жизнь гложет воспоминание о сумке той пенсионерки. А ты сокрыл информацию об убийстве. Неужели тебя это не беспокоит?

Конечно, я думал об этом. Вертел ситуацию так и эдак, но не мог, как ни старался, ощутить чувство вины.

— Нет. Мне жаль, что это произошло, в смысле, убийство, но я не считаю, что поступил плохо.

— Объясни, почему.

— Это очень сложно объяснить.

— Нет такой ситуации, объяснить которую нельзя просто.

— Ну… Я считал, что это само собой раскроется, когда придет время. Рано или поздно кто-то заинтересовался бы, почему его мать не появляется на людях, и все бы раскрылось. А скорее всего, он признался бы сам. Через некоторое время. В общем, мне не хотелось, чтобы Брика арестовали до… определенного времени.

Дядя Миша долго смотрел на меня, не говоря ни слова. Забытая сигарета тлела у него между пальцами. Наконец, он кивнул.