У меня к вам несколько вопросов

— Не хочу иметь с этим ничего общего. Я давала показания в девяносто седьмом, мне пришлось для этого уехать из колледжа, я никогда не хотела в этом участвовать. — Неожиданно и совсем не к месту мне захотелось обнять ее. Она закрыла глаза. Ее лицо напоминало умирающую звезду. Я села рядом так тихо, как только могла, скрестила ноги и стала смотреть в зеркало перед собой, словно мы были на йоге и ожидали указаний инструктора. — Меня спрашивали о моей фляжке, а я что, должна все помнить? А потом стали спрашивать все то же самое, что в прошлый раз. Как будто я им заезженная пластинка. Не могли, что ли, прочитать, что я говорила? У меня память с годами не улучшается. И они пытаются повернуть все так, будто это лично я подставила его. Господи, так получилось, что полиция вызвала меня первую, но мы все говорили одно и то же. А я теперь виновата. И, слушай, мы были правы. Они ведь нашли ДНК. Может, я бы по-другому себя чувствовала, если бы наши слова были единственной уликой, но это не так.

Я заставила себя промолчать. Когда она открыла глаза, я сказала:

— Они просто хотят доказать, что, кроме него, ни к кому не присматривались.

— Что забавно, — сказала она, — я могла бы рассказать им про мистера Блоха, если бы меня спросили.

— Про него и Талию?

— Он вставал у тебя за спиной и клал руки тебе на живот, типа диафрагму проверял, когда ты пела. Или вставал перед тобой и клал руки на плечи, чтобы показать, как не надо двигать плечами, когда дышишь, но он так близко, что дышит тебе в лицо. Таким ужасным кофейным дыханием.

Я сказала:

— О? — Как ни странно, я была слегка удивлена. Я ожидала услышать что-то подобное от какой-нибудь жертвы ваших домогательств из Провиденса, через несколько лет после Грэнби, возможно от девушки, похожей на Талию. Наверно, я считала, что вы периодически выбирали себе по одной девушке. А не лапали всех подряд. Это я ступила. То, что вы ни разу не подкатывали ко мне, еще не делало вас «однолюбом». — А он позволял себе что-то большее?

— Это вроде как должно было льстить тебе. На втором курсе он пришел, да? Он был просто помешан на этой старшекурснице, Эрин Доминичи, помнишь? Она была шикарной. И вдруг той весной он переключает все свое внимание на меня. И это так странно, но я рядом с ней вообще не стояла, так что я нереально польщена. Все считают его очаровашкой. Он так… когда оглядываешься, он так молодо выглядел, и это добавляло ему привлекательности в глазах девушек — не то что какой-нибудь бородач, понимаешь? Он хотел чаще видеться, наедине, для репетиций. Он на самом деле звонил мне домой тем летом. К счастью, я сама подошла к телефону, но, может, он и раньше звонил и клал трубку, когда подходил папа. Он сказал, что хотел узнать, не забросила ли я пение. А потом говорит мне, как одиноко в Грэнби летом.

Я отметила, что она говорит с заученной собранностью и привычкой к монологу, какая может выработаться после множества сеансов терапии.

— Мы возвращаемся осенью, и Талия — новенькая, и я убеждаю ее попробовать себя в «Причудах». Сразу стало ясно, что он запал на нее. В чем самый пиздец: когда это была я, мне казалось, все окей, а тут я смотрю на них, и меня выворачивает. Значит, я ревную, так получается? Талия такая красотка, а я-то, дура, думала, что нравлюсь ему — куда деваться. Но меня напрягает, как она ведется на это. Так я об этом думаю: что он клеит ее, как и всех, а она ведется. И она зашла настолько дальше меня. Помню, один раз той осенью мы пошли по магазинам, и она стала смотреть всякое такое сексуальное белье, такие черные кружевные модели, и спрашивает меня, как я думаю, понравятся они ему. Я такая: «Но он ведь никогда их не увидит, да?» А она: «Ему нравится при свете».

Я сказала:

— О боже.

Я смотрела на свое лицо и удивлялась, что оно не горит огнем. Мне нужно было позвонить Эми Марч, сказать, чтобы она вызвала Бет повторно, но сперва нужно было перевести дыхание.

— Ты знала, что это я свела их с Робби? — сказала она. — Я так старалась, чтобы они стали парой, чтобы отвлечь ее от мистера Блоха. Только это не сработало. К тому же Робби был с ней тем еще засранцем. И я… много лет я говорила себе, что, наверно, просто хотела, чтобы я одна пользовалась вниманием. Но иногда, когда мы молоды, мы умнее, чем думаем. Может, это напрягало меня не потому, что я ревновала. Может, это меня напрягало потому, что напрягало.

После этого она так долго ничего не говорила, что я почувствовала, что должна что-то сказать.

— У тебя хорошие инстинкты, — сказала я.

— Мы поехали тогда на оперу, и она все время исчезала с ним, хотя там был Робби. А я все звала ее заниматься всякой фигней, только бы отвлечь от него, и мы так жестоко посрались. Несколько недель не разговаривали.

Я считала себя наблюдательной, а сама не замечала того, что творилось у меня под носом.