У пределов мрака

— Но так надо, так надо… Иначе они придут, — прошептал ее черный рот.

— Ух, и что же это такое? — ухмыльнулся кто-то позади меня.

— Ромеона, — взмолился я.

— Что за глупости! — свирепо прошипела она. — Ты бы лучше помолчал, Маго!

— Маго будет молчать, — извинился голос.

— Это всего лишь реклама шампанского, — сказала она.

Тень облегчения скользнула по вульгарному лицу.

— Это время, когда можно расслабиться, — пробормотала она. — Время, когда у людей кончается рабочий день. Время, когда можно улыбнуться в ожидании близкого вечернего отдыха и ночного сна, когда можно окончательно забыть дневные страхи, дневную ненависть.

Она проговорила эти слова, словно прочитала молитву, которую твердит деревенская нищенка, забившаяся в темный угол церкви.

— Дай отдохнуть своим рукам, мой друг, я больше не страдаю, и с улицы не доносятся опасные звуки.

Она лежала неподвижно, облаченная в свет умирающего вечера.

За оконными стеклами осторожно заколебались языки пламени. Я не знал тайны, которую скрывают эти окна, и Ромеона иногда пристально смотрела на них своими покрасневшими глазами, но сейчас она дремала, избавившись от страданий.

Свет распространился, закрыв пространство призрачной вуалью.

Мое сердце успокоилось. Я подарил ей свою улыбку, она тихо зашептала что-то, словно высказывая пожелания.

Меня разбудила Ромеона.

— Прислушайся, — сказала она.

— Кажется, это шум дождя, — сказал я. — Или это ветер, прилетевший с гор?

— Это люди, — возразила она.

Улица вскипала черной злобой.

Я почувствовал, как побледнело мое холодное лицо.

— Они зовут тебя, — прошептала она.

— Ромеона, — взмолился я, — прогони их, прогони скорее, и я оставлю твою грудь в своей руке, даже если не смогу выдержать ее тяжесть.

— Ничего, если мы продолжим? — прошептала она.

— Твои глаза! Если ты взглянешь на них, твой взгляд станет непроницаемым барьером! Даже для их подозрений.

— Ах, мои глаза… Ладно, можешь посмотреть на них.

Под потолком вспыхнула жалкая лампочка.

— Ромеона! — закричал я, пытаясь оттолкнуть надвигавшуюся на меня омерзительную физиономию. Страшные черные круги под глазами, из которых сочится гной…

— Сейчас, — грустно сказала она, — во мне живы только голос и сердце.

В царивших в комнате сумерках я различал только бесформенную массу, более темную, чем темнота.

Внезапно дом зашатался, словно на него налетел торнадо; послышался грохот ударов во входную дверь.

— Откройте! — злобные крики перемежались со стуком.

Я спустился в темный вестибюль; теперь между мной и бушевавшим на улице гневом оставалась только содрогающаяся под ударами дверь.

Раздался пробежавший холодом по спине протяжный вопль, как будто на улице стая волков завыла на новую луну.

— Смерть ему!

Оконные стекла вибрировали, разбрасывая цветные лучи, словно волшебные призмы.

Дверь зашаталась под ударами какого-то тяжелого орудия; мерзкие ругательства, изрыгаемые нападавшими, обожгли мне уши.

Удары топоров и молотов и бешеные вопли сливались в сплошной грохот.

С камина упала статуэтка Будды, подняв облако пыли.

— Ты готов? — спросил меня Боск.

Это был мой одноклассник, мой спутник, мой посредник; он давно напоминал мне доктора Зелига Натансона и кого-то из двух работяг, появившихся у меня с гробом…

Он строго смотрел на меня, и в его голосе пропали нотки иронии. Он тихо произнес:

— Идем, Жак!

— Я иду… Но я устал, очень устал.

Со второго этажа донеслись невнятные жалобы; бесформенная масса скатилась по лестнице к моим ногам.

— Я страдаю, о, как я страдаю! — жалобно стонала груда лохмотьев.

Бледное лицо Боска повернулось к хнычущей грязной куче. Я не заметил жалости на его лице.

— Ты надеешься, что тебе не придется расплачиваться с хранительницей этой двери?

— Оставь его мне, — пробормотала несчастная.

— Нет, — неожиданно прозвучал чей-то безжалостный голос. — Сейчас ты воплощаешь любовь, а через секунду будешь воплощать ненависть.

Я увидел повернутое ко мне странное измученное лицо, по которому словно волны пробегали следы чьих-то мыслей и чувств.

— Берта! — прорыдал я. — Марта!.. Гертруда!.. Ах, Гертруда… малыш…

Я с ужасом отвернулся от страшной раны на горле.

— И дама Буллю, — прохрипел я.

Я увидел невероятные сцены ночных трагедий, услышал хрипы агонии на пустынных улочках, почувствовал запах крови в заброшенных особняках… Передо мной вереницей промелькнули жалкие номера отелей с постелями, залитыми кровью… Я увидел тела уличных проституток, искалеченные умелой рукой и брошенные на поживу бродячим псам на грязных пустырях. Услышал голоса уличных разносчиков газет, выкрикивавших на французском, английском, немецком, голландском или шведском языках новости о преступлениях, обнаруженных на заре.

Внезапно от двери с треском отлетела доска, и через дыру я увидел кипевшую за дверью дикую толпу с фонарями и факелами.

— Идем же, — повторил Боск.

Он схватил Маго, статуэтку из зеленоватого камня, и швырнул ее в окно. Стекло разлетелось на мелкие осколки.