Воронцов

«Россия и русский народ лишились не просто гражданина, не дюжинное создание творческой силы, не человека с обыкновенными качествами ума и сердца. Еще светла была память о неутомимой и многоплодной деятельности Воронцова на пользу царской службы, еще помнили, как от вчерашнего дня, и блеск его дивного сложения, и христианскую кротость его души. По милости и доверию своих государей, Воронцов неоднократно располагал почти неограниченной властью и держал в руках своих участь целых племен и обширнейших областей, но легко жилось при Воронцове, и каждый край, которым он управлял, не остался без какого-нибудь им самим вызванного существенного улучшения».

Он «не мог переносить Петербургского климата и его бюрократии»3.

Р. И. Андронников:

«Этот великий государственный деятель был совершенно чужд <…> всякого пристрастия; напротив, его великая душа скорее способна была извинять и прощать слабости человека, чем преследовать или мстить за отца сыну»4.

А. И. Барятинский:

«Храбрость была чисто джентльменская, всегда спокойная, всегда ровная. Часто случалось, что во время сна главнокомандующего раздавалась тревога в самой главной квартире. Князь Воронцов просыпался, спокойно вынимал шашку и спокойно говорил: „господа, будем защищаться“».

«Если бы князь Воронцов ничего не сделал более того, что уже им сделано, то и тогда заслуги его огромны: он первый показал и убедил всех, что можно быть отличным Кавказским офицером, не нося мазаных дегтем сапог и не выпивая при всех по несколько рюмок водки»5.

К. К. Бенкендорф:

«Энтузиазм к новому начальнику был безграничный: никогда еще население Тифлиса не видело в представителе всемогущего сардаря более ласкового приема, ни большей доброты и мягкости в соединении с таким величием. Таково было впечатление на массы. У лиц же, окружающих графа, к этому общему впечатлению присоединялось еще и удивление, и некоторое смущение, так как новый начальник не походил ни на одного из своих предшественников. Строились всевозможные догадки, старались его поймать на чем-нибудь, испытывали, но он не поддавался никакому объяснению и оставался неуязвимым. Своей непроницаемостью, в этой стране интриг, граф Воронцов приводил в отчаяние самых бывалых и продувных».

«Обладая в высшей степени всеми качествами, всеми данными, чтобы покорять сердца или просто нравится, которые всем хорошо известны, граф Михаил Семенович соединял с ними еще и те, которые в России подкупают все симпатии и всегда пленяют. Я хочу сказать о внешности графа. Красавец в свои 65 лет, высокого роста, с прекрасными и изысканными манерами, граф прежде всего был большой барин, качество тем более почтенное, что оно со дня на день становится все более и более редким»6.

А. М. Дондуков-Корсаков:

«Приступая к характеристике такой высоковыдающейся личности, как личность князя Воронцова, я не намерен касаться официальной ее стороны, которая доставила князю заслуженную память, как одного из самых просвещенных, замечательных деятелей своего времени. Я могу указать на те особенности его жизни, на те оттенки проницательного ума его, те слабости и достоинства натуры его, которые имел случай так близко изучить во время долголетней моей службы при покойном наместнике Кавказа».

«Меня вполне поразила величественная наружность моего начальника. Высокого роста, с густыми седыми волосами, без усов и бакенбардов, при отсутствии всякой военной вытяжки, к которой в то время так привык глаз; необыкновенное достоинство и простота в речах и манерах, при обаятельном обхождении составляли в графе Воронцове редкое исключение из всех военных сановников той эпохи <…> Необыкновенная приветливость и вежливость графа нас всех на первых порах как бы озадачила и казалась чем-то неестественным в начальнике».

«Сколько раз я имел случай убедиться в жизни, что официальная недоступность, напускная важность и театральность форм скрывают в начальнике истинную неуверенность собственного достоинства и желание наружными формами прикрыть скудость нравственного содержания своего <…> Воронцов так высоко стоял своим прошедшим и настоящим, что он не опасался никогда показать себя человеком во всех случаях сношений своих с подчиненными и управляемыми».

«Князь чрезвычайно высоко понимал и ценил военные доблести, давая собою пример исполнения воинского долга с тою естественностью и простотой, которые еще более выставляли его достоинства. Он не любил хвастовства в военном деле и вообще всякого фанфаронства, и в храбрости более всего ценил скромность; трусость он презирал глубоко, а человек, подверженный этой слабости, окончательно терял в его глазах».