Воронцов

«Князь принимал всегда участие во всех даже частных делах его приближенных. Достаточно было ему узнать о нуждах кого-нибудь, чтобы совершенно естественно и просто придти ему на помощь со свойственной ему одному только деликатностью grand seiqneura. Он был чрезвычайно щедр, но вместе с тем разборчив. Часто случалось мне докладывать ему о нуждах беднейших офицеров, и никогда он не отказывал в пособии или даже в выручке из затруднительного положения заслуженных и достойных людей».

«В сношениях с людьми князь выказывал замечательный такт и знание человеческого сердца; он с каждым умел говорить подходящим языком; особенно простота и приветливость его обвораживали всех, имеющих к нему дело. Всякий выходил от князя под обаянием его приема, довольный и полный надежд».

«Князь совершенно не обращал внимания на форму, лишь бы была суть дела. Так, совершенно безразлично было написать ему рапорт по возложенному поручению на белой или серой бумаге, явиться за приказаниями или с докладом в мундире или в сюртуке без эполетов и т. п. Вообще, в службе он держался духу и смыслу, а не наружной формы. Для окружающей его молодежи и приближенных нельзя было вообразить себе более снисходительного, внимательного и доброго начальника. Все шалости молодежи, разумеется не имеющие характера ни буйства, ни явного неприличия, встречали скорее в нем симпатичный интерес к проявлениям молодости, чем взыскательное отношение начальника к своим подчиненным».

«Князь был враг всяких канцелярских формальностей, он не переносил бюрократизма во всех его видах, а постоянным предметом его язвительных насмешек были чиновники приемной начальника Штаба и другие лица управления».

«Многосложный свод наших законов князь глубоко презирал, он мало его знал и всегда уверял, что ежели не в одной, то в другой книге можно найти тот закон, который желаешь».

«Нельзя сказать, чтобы князь был рабом своих привычек, — когда этого требовали обстоятельства, он всегда подчинялся и иным условиям, никогда не изменяя ни сдержанности своей, ни обаятельному своему со всеми обхождению. Князь крайне невзыскателен был в своих требованиях; дорогой, походами он удовлетворялся самыми простыми помещениями. Ужасные, далеко не гастрономические, обеды и вообще пища, которую приходилось есть в поездках наших и на приглашенных обедах в провинции, совершенно удовлетворяли князя, лишь бы были щи, каша, баранина или рис. Я никогда не встречал человека его лет более сносливого выдерживать всякого рода лишения, более неразборчивого, менее взыскательного и всегда спокойного, как князь Воронцов. Сила воли его в этом случае была замечательна». «А Щербинин с обыкновенным юмором своим уверял, что не стоит иметь такого громадного состояния, чтобы голодать в продолжении более 60-ти лет».

«Я старался привить себе его широкие взгляды на глубокую преданность чувству долга, его стойкость в преодолении препятствий и, к сожалению, только до известной степени мог усвоить уживчивость его характера, особенно со старшими».

«Меня всегда поражало во всех случаях самообладание князя. Никогда почти он не выходил из сдержанности своей и не изменял хладнокровной осанке своей. Раздражение его замечалось только некоторым дрожанием голоса, известною гримасою рта и прищуривания глаз, но в словах его почти никогда не вкрадывалось какое-либо резкое выражение».

«Князь от природы щедро наделен был всем тем, что составляет высокую, во всех отношениях выдающуюся из ряда, государственную личность. Знаменитое рождение, огромное состояние, многостороннее и тщательное воспитание, сроднившее его по взглядам и привычкам с либеральными формами просвещенной Англии, наконец проницательный от природы ум его, самое мягкое любящее сердце и сила воли, ознаменовавшая блистательное поприще его жизни, создали в князе Воронцове человека, назначенного судьбою играть видную роль в его эпохе, служившей проявлению стольких высоких доблестей в отечестве нашем»7.

А. П. Ермолов:

«Мы уже божимся тобою. Случается, в разговорах между людьми тебе известными, что если рассуждаем о ком, то чтобы высокое дать понятие, говорим: этого и Михаил не скоро проникнет. Конец однако же всегда тот, что брата Михаилу никто не проведет».

«Читаю о тебе в газетах. Вижу похвалу Веллингтона Русским войскам. Воображаю состояние их под твоим начальством и с твоею заботливостью. Радуюсь душевно, что ты доброе о Русских мнение распространишь и утвердишь в землях чужих, где долгое время не знали цены их».

«Мне одного только жаль в тебе, что ты не имеешь неприятелей. Не смешивай с ними завистников: это люди почтенные, которые служат проповедниками того, кто возбуждает в них чувство зависти, и непременно служат к его пользе. Но для счастия человека надобны неприятели. Они удерживают в бдительности и оживляют силы к деятельности. Я только тем и живу. Какое сладостное существование назло своим неприятелям».