Записки дивеевской послушницы

Она понимает, что эти слова доктора адресованы ей, но сказать ничего не может, кроме выстраданного: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят…»

— Варенька, ну, что ты, что, мы же тебе добра желаем, — слышит над собой ласковый голос мужа, — мы же добро творим… тебя к сыночку возвращаем, ну, посмотри на него, видишь, какой…

Варвара Исидоровна почувствовала, как малыш инстинктивно прижимается к груди, и заплакала.

— Здравствуй, маленький. Ангелочек мой ненаглядный, вот и пришел ты в этот грешный мир. Счастье мое, да хранит тебя Господь во всех путях твоих…

Взгляд упал на окно, оттуда неспешно улетали две бабочки.

Внезапно в комнате воцарилась тишина. Вместе с новым днем начиналась новая жизнь. Лучи солнца проникли в комнату и озарили люльку, где тихо сопел младенчик; возле печки подал голос сверчок. А прямо над кроватью висела икона святых Петра и Февронии, подаренная архимандритом на свадьбу как благословение молодым. Все это теперь наполнилось особым смыслом.

— Ну, давайте с Богом, — прервал тишину доктор, — мы с Домной пойдем, а то за последние тридцать шесть часов это уже третьи роды, будто сговорились, честное слово, а третьего дня в Сенниках жена конюха разрешилась двойней, такие парни, во-о, кровь с молоком, и, что примечательно, все чаще мужеский пол, больше, много больше его, чем в былые годы. Я не суеверный, видит Бог, но все одно думаю: к чему бы это?

Домна молча перекрестилась. Следом за ней медленно осенила себя крестом и Варвара.

— Да ну, будет вам, — улыбнулся батюшка, — в иные годы больше девок рождается, в иные — парней, так издавна заведено… и гадать тут нечего. Спасибо вам за вашу работу.

Священник уже было потянулся к висевшему рядом подряснику за деньгами, но доктор уверенным жестом взял его за руку и сказал:

— И не думайте, что вы, батюшка, мы же у вас всем семейством окормляемся, как я могу от вас что-то взять? Не заставляйте меня краснеть.

— Да как-то неудобно, вы же вон как помогли.

— Удобно, удобно, я старше вас и знаю, что удобно, а что нет. Да и как я жене в глаза посмотрю, если у вас хоть копейку возьму, она вас чтит едва ли не наравне с Николаем Угодником.

— Что вы такое говорите?

— Чисту правду!

— Поговорите с ней, чтить положено святых, а не нас, грешников, прости Господи, да разве так можно?

— Вот вы сами и поговорите, — взял за руку собеседника доктор и направился к двери. Затем повернулся и, не меняя выражения, сказал:

— Вечером зайду, а до вечера роженице только постельный режим, к обеду придет к вам Домна и покажет, что надобно делать. Еще раз с сыном вас и до вечера, если что, не дай Бог, дайте знать, хорошо? И не медлите! Договорились… Ну?

— Право, как-то неловко…

— Значит, договорились. Да и чуть не забыл, окно не открывайте в комнате, сквозняк здесь пока не нужен.

— Я вас провожу…

Тишина снова наполнила комнату, и Варвара Исидоровна закрыла глаза. Ей снилось большое теплое солнце, переливающееся всеми цветами радуги. Сначала ближе к светилу подошел ярко-зеленый цвет, плотным кольцом окружил его и даже пытался забрызгать желтое ядро своими зелеными каплями, затем цвет сменился и стал ярко-синим, следом за ним красный…

А солнце все вертелось и вертелось вокруг разноцветных обручей; и Варваре казалось, что оно набирается сил, чтобы в один прекрасный миг из них выпрыгнуть. Все эти разноцветные круги напоминали какую-то хорошую игру, в которой было много тепла, света и красок.

Роженица открыла глаза. Чувство радости, пришедшее к ней во сне, заполнило явь. Варвара легко вздохнула, пощупала по привычке живот, вспомнила и рассмеялась. В эту минуту лежащая с растрепанными волосами, она была сама нежность, ее розовые щеки постепенно, как будто от прикосновения солнечных лучей, наливались здоровьем. Ей хотелось всем людям на Земле сделать что-нибудь хорошее, чтобы чувство радости непременно вселилось в каждого. Неизвестно, сколько бы она так пролежала, если бы вдруг не заметила, что в глубине комнаты на коленях стоит и горячо молится ее муж. Его глаза смотрели куда-то вдаль, на лбу от долгой и напряженной внутренней работы выступили испарины, казалось, он отчетливо видит того, кому молится, и то ли благодарит, то ли просит о чем-то очень важном. Прядь влажных волос прилипла к щеке, на стене еле слышно тикали часы, но молодой батюшка ничего этого не замечал.

— Ефрем, — еле слышно позвала супруга, — Ефрем, слышишь…

— Что, ласточка моя? — отозвался священник, словно пробудился ото сна.

Его бороды мягко коснулась улыбка, он ласково посмотрел на жену, поднялся, встал, на долю секунды по его лицу проскочила измученная гримаса, видимо, из-за затекших ног, но чувство нежности, передавшееся от супруги, взяло верх, и он направился к ней.

— Ефрем, счастье-то какое, сыночек наш…

— Богатырь и красавец, я, веришь, раньше никогда таких не видел, сколько крестил.

— Может, тебе так просто… сдается. Ты же никогда не крестил своих…

— Никогда… Только вот…

Молодой батюшка немного задумался. Но жена не дала ему уйти в раздумья и быстро спросила:

— Что? Что вот?