Записки дивеевской послушницы

— Ну, Гога, жить тебе сто лет без старости, — с такими словами молоденькая девчушка подбежала к нему и крепко схватила его, обняла, подняла с земли и с торжествующим видом закричала, — цел! — А потом уже повернувшись к батюшке: — Цел ваш Гошка!

Когда плачущего ребенка поднесли к отцу, тот рухнул в обморок. А Гошке с того дня запретили лазить даже на деревья и чердаки, хотя родительское сердце чуяло, что неспроста Господь сохранил дитя, видать, в самом деле, важную миссию ему уготовил.

А Гошка рос на радость всей округе. Все его любили. Однако особенно теплые чувства он вызывал у животных.

В сельской местности поповские дети всегда на виду, об их характере и привычках известно всем и каждому; о Гошке же обычно говорили так: «А-а! Чего о нем сказывать! Поглядишь, и сразу ясно — божий ребенок!»

Когда Гоша был уже подростком, Варвара Исидоровна серьезно заболела. Тяжелый грудной кашель не лечился никаким лекарством. Она молча лежала и смотрела вдаль, за окно. Доподлинно было неизвестно, то ли она простыла, то ли заразилась от кого. Доктор приходил к больной по два раза в день и, уходя, старался не смотреть в глаза домочадцам. Причину болезни не могли даже в областной больнице установить, полагали поначалу, что имеют дело с симптомами начинающегося туберкулеза, однако детальный врачебный осмотр это исключил.

Состояние Варвары Исидоровны ухудшалось и ухудшалось. С каждым днем ей становилось труднее дышать. Больная скрывала свое состояние, как могла, стараясь при домашних держаться, не показывать слабости. Но бледность лица, усталый взгляд, так или иначе, выдавали боль, и все искренне жалели Варвару. Особенно потянулся к ней маленький Гоша, он, бывало, молча подходил к матери и обнимал ее, и они стояли так какое-то время, вслушиваясь в тишину. Иногда молчание прерывалось признание ребенка:

— Мамочка, я за тебя молился…

Мать нежно гладила сына по голове и говорила:

— Ну, вот и хорошо, я чувствую себя намного лучше.

Сын не оставлял мать. А когда подрос, собрал денег и поехал к Иоанну Кронштадтскому — просить его молиться о здоровье любимой матушки, чем привел того в умиление. «Боже, боженька, прошу тебя, очень-очень, помоги моей матери», — эти слова постоянно крутились в голове Георгия. И вскоре здоровье Варвары Исидоровны пошло на поправку.

Гошенька, как звали его в большой и на редкость дружной семье, больше всего любил сочетать молитву с учебой. И после окончания классической гимназии, поступил в университет. Закончил сразу три факультета — юридический, историко-филологический и математический. Затем настал черед получения духовных знаний.

Георгий поступил в Духовную академию и был пострижен в монашество. Нарекли его Гермогеном. Через два года он стал иеромонахом. Окончив академию со степенью кандидата богословия, отец Гермоген был назначен инспектором, а затем — ректором Духовной семинарии с возведением в сан архимандрита.

А через пару лет он был хиротонисан во епископа Вольского, викария Саратовской епархии, потом — назначен епископом Саратовским. И сразу вызван для присутствия в Священном Синоде, где за непримиримую и принципиальную оппозицию обер-прокурору, в том числе по некоторым вопросам и в связи с выступлениями против влияния Григория Распутина, епископ был уволен и сослан в Белоруссию. «Своими выступлениями в Синоде, — писал епископ по поводу своего увольнения, — я начал борьбу не с иерархами, в Синоде заседающими, — их положение я понимаю, — а с тем чиновничьим отношением к делам церкви, какое наблюдается в Синоде за последнее время… Я неоднократно указывал членам Синода на необходимость рассмотрения вносимых обер-прокурором дел, а не только их проведения согласно желаниям и видам светской власти, ибо сейчас, когда в церкви наблюдается полный развал, голос Синода должен быть твердым, ясным, определенным и строго согласованным с канонами и учениями церкви».

Путь Гермогена был предопределен.

В далеком Тобольске в ссылке жизнь сведет епископа с царской семьей. Николай Второй передаст ему земной поклон и извинения, Гермоген в ответ тоже попросит прощения. И будет молиться за царя-мученика, служить молебны, поминать членов царской семьи на богослужениях, чем, кстати, вызовет недовольство новой власти. Но что выше прощения и любви?

Он провидел. И, еще будучи в ссылке, епископ скорбел о будущем России и царской семьи, прорекая их гибель: «Идет, идет девятый вал; сокрушит, сметет всю гниль, всю ветошь; совершится страшное, леденящее кровь — погубят царя, погубят царя, непременно погубят».

На фоне нарастающего, как снежный ком, неверия в дореволюционной России Гермоген даже среди священства выделялся ревностным горением веры, непримиримостью, огромной любовью ко Христу и людям. Несомненно, что такой светильник веры не мог не вызывать злость и раздражение у пришедших к власти большевиков. Они только искали повод арестовать архиерея. И быстро нашли.