Жизнь взаймы

Она потянулась за сумочкой, но при этом не сделала попытки встать из-за стола. Клерфэ чувствовал, что он тоже сыт ею по горло, но ни за что на свете не позволил бы ей уйти, пока Волков продолжал торчать в баре и ждал её. «А ведь он совсем не старый», — подумал Клерфэ. — Можете не церемонится со мной, я не очень чувствительный.

— А здесь как раз — все чувствительные.

— Но я же не здешний.

— Это точно. — Лилиан неожиданно улыбнулась. — В том-то и дело!

— В чём?

— В том, что нас раздражает. Не понятно? Тогда вспомните вашего друга, Хольмана.

— Возможно. — удивленно ответил Клерфэ.

— Мне, скорее всего, не стоило сюда приходить. Я, наверное, и Волкова рассердила?

— А вы это не заметила?

— Уже заметила… только не понимаю, зачем он так старается, чтобы я это видела?

— Он уходит, — сказала Лилиан.

Клерфэ заметил Волкова. — А лично вам, — спросил он, — вам, может быть, лучше тоже вернуться в санаторий? — А кто может на это ответить? Далай-лама? Я сама? Крокодилица? Или Господь Бог?

Она подняла бокал. — А кто за это в ответе? Кто? Я? Господь? И кто в ответе за кого? Пойдемте лучше потанцуем!

Клерфэ продолжать сидеть. Она удивленно посмотрела на него. — Вы тоже боитесь меня. Вы тоже думаете, что мне нельзя.

— Ничего я не думаю. — ответил ей Клерфэ. — Просто я не умею танцевать, но если вы хотите, мы можем попробовать.

Они вышли на танцевальный пятачок. — Агнес Самервилл всегда выполняла все предписания и назначения Далай Ламы, — заметила Лилиан, когда они оказались в шумной толчее танцевавших туристов. — Она делала всё.

Глава 4

Санаторий погрузился в тишину. Все больные были заняты воздушными ваннами. Они молча лежали на кроватях или в шезлонгах, распростершись как жертвы, в которых утомленный воздух вел бесшумную битву с врагом, затаившемся в теплой тьме легких и пожиравшем их изнутри.

Лилиан Дюнкерк, в светло-голубых брюках, сидела на балконе своей палаты. Ночь уже давно прошла и была забыта. Здесь в горах всегда так было — проходила ночь, наступало утро, и проходила паника ночи как тени на горизонте, почти не оставляя в памяти никаких следов. Лилиан нежилась в лучах полуденного солнца. Его свет был похож на тонкий, сверкающий занавес, за которым скрывалось ушедшее вчера и ещё не стало реальным грядущее завтра. Перед балконом в наметённом за ночь снегу торчала бутылка водки, которую ей подарил Клерфэ.

Зазвонил телефон. Лилиан сняла трубку. — Да, Борис. — нет, конечно, нет до чего бы мы дошли, если бы так поступали?.. Давай не будем говорить об этом конечно, можешь зайти да, я одна, кто тут ещё может быть?..

Она вернулась на балкон. Какое-то мгновение она раздумала, не спрятать ли ей водку, но потом принесла из комнаты рюмку и откупорила бутылку. Водка была очень холодная и хорошая на вкус. — Доброе утро, Борис, — сказала она, услышав шум открывающейся двери. — А я водку пью! Выпьешь со мной по маленькой? Тогда возьми себе рюмку. — Она удобно устроилась в шезлонге и стала ждать. Волков вышел на балкон с рюмкой в руке.

Лилиан облегченно вздохнула. «Слава Богу, на этот раз — без нотаций», — подумала она. Он налил себе водки. Она протянула свою рюмку. Он налил и ей полную. — Почему ты пьёшь, душечка, в чём дело? — спросил он. — Боишься рентгена?

Она покачала головой.

— Опять повышенная температура?

— Вовсе нет скорее — пониженная.

— А что Далай-лама сказал о твоих последних снимках?

— Ничего. Что он может сказать? А мне самой — безразлично.

— Ну и ладно, — заметил Волков. — Вот за это и выпьем!

Он залпом выпил свою рюмку и убрал бутылку. — Налей мне ещё, — попросила Лилиан.

— Пожалуйста, сколько угодно.

Она внимательно наблюдала за ним. Она знала, что он терпеть не мог, когда она пила, но она также прекрасно знала, что сейчас он не станет уговаривать её прекратить пить. Для этого он был слишком умен и знал, в каком она настроении. — Ещё по одной? — спросил он вместо того, чтобы отговаривать её. — А то ведь рюмки маленькие!

— Нет, не надо. — Она отставила рюмку в сторону, не глотнув ни капли. — Борис, — начала она и устроилась поудобней, поджав под себя ноги. — Мы прекрасно понимаем друг друга.

— Что ты говоришь?!

— Да. Ты слишком хорошо понимаешь меня, а я — тебя. В этом наша беда.

Волков рассмеялся. — Особенно когда начинает дуть фен.

— Нет, не только.

— Или когда приезжают чужаки.

— Ишь, ты. — заметила Лилиан, — уже и причину нашел! Ты всему находишь объяснение, а я — нет. Обо мне ты всё знаешь наперед. Как я от этого устала! Что, тоже фен виноват?

— Да, это всё фен и весна.

Лилиан прикрыла глаза. Она почувствовала на лице дуновение напирающего, беспокойного ветра.

— Почему из тебя не получается ревнивец? — спросила она Волкова.

— А я и есть ревнивец и был им всегда.

Она открыла глаза. — И к кому же ты меня приревновал? К Клерфэ?

Он покачал головой.

— Я так и думала. Тогда, к кому?

Волков ничего не ответил. «К чему это она спрашивает? И что она знает о ревности?

Она ведь начинается не с какого-то одного конкретного человека и не кончается им.