Зубы настежь

Когда эта, что с рязанской, дефилирует на кухню и туалет по длиннющему коридору в нижнем белье – ладно, хотя фигура отвратная, но когда этот с украинской, выходит в трусах к телефону в коридор и стрекочет на своем собачьем языке, почесывая вислое брюхо, то я прямо сейчас готов вступить хоть в «Память», хоть в русские фашисты.

Мои кулаки сжались, я чувствовал как кровь бросилась в голову, я невольно задержал дыхание, мысленно уже размазывая их по стенам, растаптывая, разбрызгивая...

По нервам страшно ударил дикий звон. Я подпрыгнул, дико оглянулся. На столе у Леночки тихо позванивал телефон, ее тонкая рука замедленно поднялась, пальчики коснулись трубки, обволокли ее мягко и нежно, так же мучительно замедленно понесли к розовому ушку, а коралловые губки неспешно проворковали:

– Алло?

Воздух вырвался из моей груди. Я старательно расслаблял скрученное страшным напряжением тело. И телефон звонит нормально, и Леночка двигается как всегда, это я в лихорадочном возбуждении уже готов бросаться на стены. Нет, надо успокоиться, уже и так, наверное, заметили...

Взгляд снова уперся в юного плейбоя. Странно, в этот момент почему-то не ощутил вражды, несмотря даже на весь вызывающий вид. И пиво отхлебывает слишком мелким глотками, если вообще отхлебывает, и стоит чуточку не так, и в наглом взгляде на миг мелькнуло нечто жалкое, испуганное, затравленное.

В обеденный перерыв в буфете было как на кладбище. Молча и не поднимая глаз, мы разбирали тарелки, что-то жевали, не чувствуя вкуса, а когда кто-то уронил вилку, все вздрогнули, словно взорвалась бомба.

Когда после работы я вышел на улицу, уже темную, накрытую тусклым осенним небом с редкими звездами, парнишка там же, отхлебывает элитное пиво. Если бы в баночке помещалось ведро, уже бы вылакал и ведро. Или же опустошает уже сотую банку...

Вдруг с головы до ног как окунули в горячую воду. Кровь бросилась в лицо. Я отвернулся поспешно, словно это я там стою, изо всех сил демонстрируя зажиточность, свободу, хотя в подобранную банку налил дома воды из-под крана. В такой же коммуналке.

А разве я не такой, пронеслась горькая мысль. Переулок заставлен сверкающими иномарками. Не протиснуться. Эти черные скупили все квартиры в доме, сломали стены, чтобы каждому квартиру из десятка комнат с тремя клозетами, каждый вечер подъезжают к моему подъезду на автомобилях, больше похожих на подводные лодки. Оттуда выпархивают длинноногие красотки, юные и сочные, уже разогретые, готовые, жаркие...

Ветер пронизывал до костей. По серому заплеванному тротуару пронеслась стайка грязных оберток от мороженого, конфет, попытались зацепиться за ямки и трещины, но там полно жестяных крышек от пива. Бумажки потащило дальше, брезгливо обогнув перевернутую урну для мусора.

На квадратных часах на столбе половина девятого, если правильно рассмотрел стрелки под разбитым стеклом, темным и загаженным мухами, летучими мышами-мутантами и черт знает какой нечистью, что летает по ночам в этом пробензиненном городе.

Я съежился, чувствуя желание поднять несуществующий воротник. Уже поздняя осень, а у меня, как у большинства, одежда только зимняя и летняя, а межсезонье стараюсь проскользнуть половину в летнем, затягивая как могу, а половину уже в зимнем, делая вид на улице, что прибыл из Норильска, где зима давно в разгаре...

Впереди раздался негодующий крик. Трое подростков ухватили женщину, прижали к забору. Один деловито задирал ей платье, второй с довольным гоготом ухватил ее за грудь, третий неспешно расстегивал пояс на джинсах.

– Мерзавцы! – кричала женщина. – Подонки!

Парни гоготали, один посоветовал деловито:

– Мадам, Час Норис в этих случаях рекомендует расслабиться и постараться получить удовольствие.

– Мерзавцы!

На меня никто не обратил внимания, я вроде бы двигался мимо, а крутые парни хватали женщин и насиловали прямо на центральных улицах. Разобщенный и униженный народ боялся поднять глаза, все торопливо мимо, и я как все...

– А ну оставьте ее!

Голос мой был злой, я сам удивился, но мое тело уже шагнуло в их сторону. На меня в недоумении оглянулись все трое. Даже женщина перестала кричать, а только всхлипывала и смотрела большими испуганными глазами.

Один из тройки, в черной куртке и голыми руками, весь в наклейках, нашлепках, змейках, с серьгой в носу, сказал гнусаво:

– Ты что, мужик?.. Смерти захотел?

А второй ухмыльнулся, в его руке щелкнуло, блеснул нож. Глаза без злобы, но с интересом смотрели в мое лицо. Я сжал зубы и пошел на него. Потеря работы, вечное унижение, да поди они все пропадом...

Красная пелена застлала глаза. Я ударил, кулак угодил в твердое. Самому стало больно, ударил еще и еще, неумело, но в ярости, слышал крики, потом меня ухватили за плечо, женский голос закричал в самое ухо:

– Хватит!.. Хватит!.. Опомнись, герой!