81b84ce8-b7fb-4434-ad0a-4f705ad20783

пронумеровали, как шкафчики в раздевалке, как бездушные предметы. Я все чаще смотрела на себя в

зеркало и задавала себе вопрос – что есть я?

А еще я меня мучил страх, ежедневный, не проходящий страх. Я приняла его. Если каждую ночь

вам снятся кошмары – вы привыкаете к ним или не спите по ночам. Вся моя жизнь на Острове походила

на дурной сон и что значат какие-то страхи по сравнению с неизвестностью? Чем больше проходило

времени, тем страшнее мне было попасть за границы Острова. Мне перестало казаться, что там нас ждет

счастье. Нас там ничего не ждет и никто. Нужно смириться, как все остальные, иначе можно сойти с ума.

Я старалась не думать. Не думать о том, что каждый день я вижу то, чего видеть не должна. Не только

видеть, но и помнить о том, что видела.

***

Я стою в третьей шеренге и мне очень холодно, пробирает до костей ледяной морской ветер и

доносится карканье ворон с пустыря. Вчера туда отволокли четыре тела. Я видела с окна, как охрана

тянет по снегу черные мешки и сталкивает за овраг. Да, их никто не закапывал, бросали там, как мусор.

Зимой, по ночам никто не утруждал себя вколачивать лопаты в мерзлую землю ради Низших, даже их

товарищи. В такой мороз руки примерзнут к черенку. Солнце еще не взошло, утренние сумерки почему-то

страшнее вечерних. Все кажется мертвым. Словно за час до рассвета жизнь останавливалась, и именно

этот час казался нескончаемым. Возникало странное сомнение, а вдруг солнце не взойдет сегодня.

Потому что день принесет обжигающую жару. Все растает в считанные часы, высохнет… даже засохнет.

Такова природа Острова зимой. Ночью земля покрывается льдом, а днем солнце выжигает все живое.

Летом, к вечеру льют дожди, а днем та же жара. Нечеловеческие условия. И только осенью и весной

погода не имела таких диких перепадов.

Я подняла голову, посмотрела на небо, на то, как вороны кружат стаями на медленно светлеющем

полотне, путаясь в макушках деревьев развернутыми крыльями.

Надзиратели проходили вдоль шеренги и хлесткими ударами заставляли нас выравнивать спины,

кончиком плетки поднимали нам подбородки, чтобы мы смотрели четко вперед на господина Фир. Он

внушал мне не ужас, не суеверный фанатичный страх, а злость. За то, что распоряжался нами, как

вещами. Каждое утро кивком головы он показывал на кого-то и тот неизменно получал удар хлыста. Не

важно, за что, даже просто за помятый воротник или несобранные волосы, за взгляд или лишнее слово.

Он нас ненавидел. Я чувствовала это кожей, подкоркой мозга, буквально физически. Его ненависть

развевалась в полах плаща, трепетала на кончиках жидких коричневых волос, собранных в хвост на

затылке, пряталась за тонкими губами, но больше всего она сверкала в его глазах противного болотного

цвета. Как трясина осенью, окружавшая мою гору. А еще он ненавидел нас именно за это – за то, что

испытывал к нам эмоции.

– НМ13! – он перекатывал мое имя на языке, и мне хотелось, чтобы он им поперхнулся,

закашлялся и сдох прямо здесь на плацу. Я отзывалась, делая небольшую паузу, заставляя его найти

меня взглядом и еще раз убедиться в том, что он нас ненавидит. Меня особенно, и мы оба знали, за что.

Фир шел между рядами, останавливался напротив меня с тонкой металлической указкой,

приподнимал мою голову за подбородок и долго смотрел мне в глаза. Я никогда не отводила взгляд, как

другие, я упрямо вела с ним молчаливую войну, ему это не нравилось. Нет, я не пререкалась. Никто из

нас не смел пререкаться, но я не опускала глаза и его это злило. Я видела, как сужались его зрачки, как

сжимался в тонкую полоску рот, и во взгляде появлялась презрительная ярость. После второго года,

проведенного в секторе Достигших, я поняла, что пока не пройдем проверку, нас не могут убить или

причинить серьезный вред, даже наказывать не имеют права. Мы собственность правительства и каждый

из нас на счету. И еще я теперь твердо знала, что со мной что-то не так. Никто из моего окружения

никогда не помнил тех двух часов, которые мы проводили в здании без окон, куда нас всегда приводили

после обеда с главного корпуса. Никто, кроме меня.

Я каждый день проходила через ад наяву и не могла рассказать об этом ни одному человеку,

более того, мне становилось ясно, что я и не должна рассказывать, как нас привязывают к креслу в

круглом стеклянном кабинете, чтобы можно было наблюдать, словно за подопытными крысами. Нам

прикрепляют к голове провода с электродами, приматывая скотчем, и боль выламывает все тело,

заставляя мозг работать иначе. Заставляя нас показывать, на что мы способны, открывать то, что не

доступно никому из нас в обычном состоянии. В такие моменты мне казалось, что я не выйду отсюда

живой, потому что я видела не только себя, но и других, в таких же прозрачных кабинетах.