Америка reload game

Отец Игнасио, молодой префект крохотной иезуитской миссии «Рио-де-Оро» на крайнем западе Самоуправляемой территории народа пуэбло в составе Техасской конфедерации, у самой ее границы с землями Аризонского казачьего войска, чуть вздрогнув, поднял глаза от заполняемой им бухгалтерской книги; он являл тут собой все три власти в одном лице, отправляя при этом никем не отменяемые обязанности пастыря, так что нужда в нем могла возникнуть у кого угодно и по самым неожиданным поводам. Всю паству свою (от индейцев-овцеводов из дальних поселений в предгорьях хребта Корковадо до некоторого количества набожных bandidos из забредающих на Территорию шаек) он помнил в лицо профессионально; но нет – человек, что возник на пороге, будто бы бесшумно сгустившись из стеклистого марева над раскаленным двором миссии, был ему определенно незнаком. Одет тот был по-индейски, смуглое бесстрастное лицо его в самом деле выдавало некоторую примесь индейской крови – однако видавший виды «калаш» в открытой кобуре, чувствовалось, давным-давно уже сделался для пришельца чем-то вроде части тела, и это сразу отличало его от смирных богобоязненных пуэбло.

– Входи, сын мой. Что привело тебя под наш кров?

– Мне надо исповедаться, святой отец.

Грехи, отпускаемые в здешних местах отцом Игнасио, были довольно однообразны.

– Ты кого-то застрелил, сын мой? – укоризненно вопросил иезуит, расправляя на шее извлеченную из шкафчика с облачениями полотняную столу.

– Да, святой отец. Восьмерых.

Ого…

– Долгонько же ты не ходил к исповеди – года два, больше? Это немалый грех, сын мой!

– Я регулярно исповедуюсь и причащаюсь, святой отец! – оскорбился пришелец. – А с этими восьмерыми я разобрался только что, на рассвете – в полудюжине миль к востоку, у трех гранитных останцев над ручьем. Банда Кремальеры – если вам это что-нибудь говорит.

Еще бы не говорило…

– Месть?..

– Нет, святой отец, это просто моя работа. Business, как говорят на Востоке, у янки.

Охотник за головами, стало быть – экстра-класса…

– И ты раскаиваешься в содеянном, сын мой?

– Да не особенно, святой отец: всё-таки это были очень скверные люди. Ну, грабишь ты поезда, ну, застрелишь кого иной раз при сопротивлении – это дело житейское. Но зачем же развешивать пассажиров и железнодорожников на телеграфных столбах – просто так, из озорства? Пассажиры от этого нервничают, железнодорожная компания несет убытки…

Отец Игнасио задумчиво поиграл концами столы: не следует ли ему вот прямо сейчас же разоблачиться, прервав отправление таинства? Никакой исповедью происходящее, как он уже сообразил, не являлось: калифорнийский ликвидатор просто ставил в известность префекта, как представителя местных властей, о результатах своей работы. Однако формально он теперь связан тайной исповеди, и не сможет даже заявить протест – как представитель тех самых властей – на незаконную полицейскую операцию на индейской территории; ловко придумано!.. Да и не было у него, по совести говоря, особого желания протестовать: отморозки Кремальеры своей бессмысленной жестокостью и вправду давно достали всех по обе стороны границы, а официально послать сюда по их следам отряд коммандос было невозможно… Ладно: что Господь ни делает – всё к лучшему; впрочем, приличия есть приличия.

– Не суди, да не судим будешь, сын мой! – назидательно вознес перст иезуит. – Ибо сказано в Писании: «Мне отмщение, и аз воздам!»

– Так ведь сужу не я, а Компания, святой отец, – пожал плечами пришелец. – А я лишь добываю хлеб в поте лица своего, как заповедано тем же Писанием…

– Убивать за деньги – это, вообще-то, нехорошо. Не по-божески…

– Да неужели? – хмыкнул тот. – Когда я служил в армии, мне приходилось убивать за солдатское жалованье, полтора клугера в месяц… ну, полтора-то выходило с боевыми у нас, в коммандос – сапоги получали клугер… а люди, кого я убивал, были виноваты лишь в том, что носили форму другого покроя. А теперь я добываю душегубов, которых и людьми-то назвать сложно – ну и платят поболее. И что же тут неправильного, святой отец?