Атаман А.И. Дутов

Мало что понимавшая в подготовке офицеров петербургская интеллигенция к «цуку» относилась весьма неодобрительно[152], такие же настроения были распространены и в армейской среде (среди не кавалеристов), судя по всему, они передались части училищных офицеров. Как раз в год зачисления Дутова в училище его новый начальник Генерального штаба генерал-майор П.А. Плеве предпринял неудачную попытку искоренения традиций[153]. Эта попытка встретила дружный отпор училищных офицеров и юнкеров. По воспоминаниям В.С. Трубецкого, «в Николаевском училище юнкера жили удивительно сплочённой кастой, и нравы там царили совсем особые. Дисциплина — адовая, а цук — из ряда вон выходящий, крепко вошедший в традицию. Говоря о традиции, я вообще должен сознаться, что другого такого учреждения, где сила традиции была бы столь велика, как в Николаевском училище, я нигде никогда не встречал… своим беспощадным цуком старшие закаливали младших, страшно дисциплинировали их, вырабатывали особую бравую выправку, по которой чуть не за версту всегда можно было узнать николаевца»[154].

Младшекурсники считались «сугубыми зверями», юнкера старшего курса казачьей сотни — «хорунжими», эскадрона — «корнетами». «Господа хорунжие» пытались привить своим младшим товарищам любовь к прошлому казачества и лихость. Основной традицией сотни был «ночной обход», во время которого происходило избрание старшим курсом группы наиболее авторитетных юнкеров — хранителей традиций из числа младшекурсников. Незадолго до выпуска юнкера старшего курса ночью выстраивались в сотенной спальне с шашками наголо и со свечами на их остриях и исполняли сотенную песню, после чего зачитывался приказ о назначении вместо выпускников новых «полковника», двух «войсковых старшин», двух «есаулов» и «хорунжего»[155] (по другой версии, «хорунжего» не было, а один из «есаулов» являлся ещё и адъютантом сотни[156]), на которых возлагалось соблюдение традиций и разрешение всех споров в сотне. Во время этой церемонии зачитывались стихи[157]:

Серый день едва мерцает,
Скоро ночь пройдёт,
Офицерство совершает
Свой ночной обход.

Впереди полковник бравый,
Вслед хорунжих ряд,
Жаждой удали и славы
Очи их горят.

Блещут шашки боевые,
Шпоры чуть звенят,
На погонах золотые
Звёздочки горят.

Раздаются песни звуки
Храбрых казаков
Про великие заслуги
Дедов и отцов.

Про Азовское сиденье,
Вечную войну,
И Сибири покоренье,
И тоску в плену.

Запорожские походы
К туркам, полякам,
Покорённые народы
Храбрым казакам.

Мнится вольность удалая
В прежние века,
Сагайдачного, Нечая
Слава Ермака.

Слава вихря-атамана
И сквозь дым веков —
Бунты Разина Степана,
Бич бояр-купцов.

Русь! Гляди, какую силу
Казаки таят.
За Тебя сойти в могилу
Каждый будет рад.

Одно из наиболее ярких описаний поступления в училище оставил Е. Вадимов: «Нас — человек двадцать пять. Двадцать пять кадет одного и того же корпуса, которых ведёт в военное училище последний раз сопровождающий своих питомцев кадетский офицер-воспитатель. Последний раз на наших плечах кадетские шинели и мундиры. Нас ведут к суровой юнкерской жизни. За спиною — семь лет крикливого, весёлого, беспечного, самоуверенного кадетства… Впереди — строгая тайна знаменитой «гвардейской школы» и связанной с нею беспощадной кавалерийской тренировки в течение двух лет. Жутко и торжественно…»[158].