Being No One - The Self-Model Theory of Subjectivity

Тот, кто заинтересован в разработке нейрофеноменологического анализа диссоциативных состояний, характерных для ДИД, должен исключить ятрогенные артефакты. Скептическая позиция по отношению к этому феномену, а также к специфическим интересам терапевтического сообщества, безусловно, уместна. (Однако Деннетт и Хамфри [1989, p. 85] также рассказали о пациентке, чья скептическая позиция по отношению к диагнозу ее терапевта исчезла после того, как она узнала, что одно из ее альтер-эго уже консультировалось с другим терапевтом). Miller и Triggiano (1992, p. 56) критикуют ряд методологических недостатков и общее отсутствие экспериментальной строгости, характерных для современных исследований ДИД, что ограничивает обобщаемость результатов и потенциальный прогресс в установлении этого расстройства как отдельной клинической единицы, обладающей дискретным набором диагностических критериев и открытой для систематических форм лечения. Более ранние авторы обзоров (Fahay 1988; Putnam 1984) пришли к аналогичным результатам. С другой стороны, не может быть обоснованных сомнений в существовании феномена как такового. Большое количество эмпирических данных, касающихся поведенческих и физиологических коррелятов множественных "состояний личности", наблюдаемых при ДИД, делает правдоподобным предположение о том, что соответствующие ПСМ, генерирующие сознательное содержание и функциональный профиль этих состояний личности, являются когерентно организованными и функционально дискретными системными состояниями. Даже если окажется, что ДИД не является отдельным нейрофеноменологическим или клиническим образованием, и даже если в конечном итоге его можно будет свести к комбинации других синдромов, понятие ПСМ может оказаться полезным инструментом для того, чтобы прийти к подобному выводу. При переходе от одной модели "Я" к другой достоверно зафиксированы не только заметные различия в голосе, осанке и двигательных характеристиках, таких как почерк, но и систематические сдвиги в электрической активности мозга, мозговом кровотоке, гальванической реакции кожи, температуре кожи, потенциалах, связанных с событиями, нейроэндокринных профилях, функции щитовидной железы, реакции на лекарства, восприятии, зрительных функциях и зрительно вызванных потенциалах (обзор и ссылки см. в Miller and Triggiano 1992). Сдвиг в феноменальном содержании четко отражается в сдвигах между когерентными наборами функциональных свойств. DID дает нам прекрасную иллюстрацию того, как человеческая Я-модель одновременно достигает феноменального и функционального воплощения. На уровне анекдотических свидетельств сообщалось даже о таких драматических эффектах, как сдвиги в аллергическом профиле, сопровождающие "изменения личности", и длительное отсутствие симптомов абстиненции у героинового наркомана после переключения на "независимое" феноменальное Я (Miller and Triggiano 1992, p. 55 f.).

Каким бы ни был окончательный эмпирический анализ DID, очевидно, что современная философская теория разума должна будет предложить объяснение этому феномену. Концептуально это помогает нам увидеть, что возможно и что может быть необходимо. Как и во всех других представленных здесь исследованиях, мы не обнаруживаем умножения феноменальной перспективы первого лица как таковой. Однако ДИД демонстрирует, что субъектный компонент прозрачной ПМИР может обладать гораздо большей степенью дисперсии в плане репрезентативного содержания, чем обычно предполагается. В частности, на его месте может находиться множество наборов взаимоисключающих и функционально несовместимых форм интегрированного саморепрезентативного содержания. Из-за высокой степени внутренней согласованности, характеризующей эти наборы репрезентативного содержания, и из-за появления отдельных, функционально инкапсулированных автобиографических воспоминаний я предлагаю анализировать их как отдельные сущности, а именно как различные ПСМ, чередующиеся внутри одного и того же физического лица.