Без симптомов

«Все, конец, конец, - отрясал он с себя прах научной и неудавщейся семейной жизни. - Развожусь немедленно и уезжаю…»

За этими мыслями и застал его однофамилец. Ремезов, поднял на него глаза, но, погруженный во внутреннее кипение, сразу как будто не заметил.

Однофамилец попытался рассмеяться:

- Сурово глядишь, отец Авраам!

Ремезов, проникнутый значением своего подвига, ничего не ответил.

- Осуждаешь? - Однофамилец улыбался насколько хватало сил широко. -

Ремезов пожал, скорее передернул плечами.

- Ну, осуждай, - вдруг согласился однофамилец и, вздохнув, перестал улыбаться. - Ты, конечно, сделал правильно… устоял перед- грехом… А я, как видишь, решился пасть в твоих глазах… Хотя, честно говоря, я не ожидал, что ты так быстро сдашь оружие. И кому?! Это же бездари, Витя! - Он стал воодушевляться. - Они же все загадят! Осуждай, Витя, осуждай- Но я не отдам им свою работу. Знай, Витя, и твою не отдам.

Ремезов слушал без особого чувства.

- Я принимаю твой вызов, Витя, - твердым голосом сказав однофамилец. - Раз. ты так решил, то и я решил. Сегодняшний день будет для Гурмина началом конца. Я даю тебе слово. Сразу этого зверя не завалишь, но дай мне лет пять-семь…

Однофамилец сдержал слово.

- Что будешь делать теперь? - спросил он, решив, что Ремезов чуть-чуть подобрел.

- Ухожу в монастырь, - равнодушно отговорился Ремезов.

- Логично, - кивнул однофамилец. - А если всерьез.

- Подаю заявление и уезжаю.

- Куда?

- Куда возьмут… На Алтай.

И Ремезов угадал свою судьбу: поездив в экспедициях по Казахстану, он осел наконец в районной больнице на Горном Алтае.

- На Алтай? - изумился однофамилец и, подумав об этом, мечтательно вздохнул: - На Алтае хорошо… Здесь - суета, а там - тишина, горы. Это ты хорошо придумал. И момент подходящий.

- Момент подходящий, - хмуро проговорил Ремезов и стал злиться.

Однофамилец заметил это и вышел по каким-то своим новым делам.

Он потом часто вспоминал Ремезова. И Ремезов часто вспоминал вдалеке своего однофамильца… И у каждого за годы вырисовывался новый образ собеседника, оппонента. Тихая зависть рождает в душе антипода, недосягаемого или в праведности своей, или в греховности…

4. ПОСЛЕ ЧЕРНОБЫЛЯ

Мысли у доктора Ремезова путались.

- Так ты меня для благословения выписал? - натужно усмехнулся он. - Да еще с доставкой «срочно»? Не будет тебе благословения, Игорь Козьмич. Кто я такой? В праведники не гожусь… Мне самому найти бы праведника. Я не знаю, прав ты или нет. И никогда не узнаю. Может, и прав. Только волосы дыбом встают от твоей правоты.

- Зато другие, - едва не зарычал Игорь Козьмич, - гарантируют благоденствие, процветание и «меры по дальнейшему…». С Марса оно легче гарантировать. Там кислотные дожди не идут. Конечно, ты, Витя, - не футуролог какой-нибудь, ты глобальней мыслишь, в модном, духе. У тебя там на уме «космическая этика» или еще какая-нибудь «философия общего дела»… Именно поэтому ты сломя голову драпанул на Алтай, а я остался тут - разгребать всю эту… мать честная! Витя! - Взгляд Игоря Козьмича снова прояснился, засверкал, как сварочный огонь. - Что ты дурака валяешь! Вот ты, честный такой профессионал, плюнул на все… мол, капитан корабль на рифы ведет - ну и черт с ним и с его посудиной, бросай руль… Ну и кто за руль возьмется? Кого поставили бы? Синявского? Тихорукова?.. Вот бы началась стряпня! Да им самое место - на проходной пропуска проверять и чужие сумки лапать… Так вот лысенки к власти и приходят, пока все умные и честные берут тайм-аут вопросы решать: быть или не быть, кто виноват, что делать, что, где, когда, какой счет… Опять ты меня, Витя, в философию затащил… О чем, бишь, я?.. А, да про эвакуацию, - Игорь Козьмич успокоился и, машинально покрутив браслет на запястье, взглянул на часы. - Все эвакуированное население, Витя, уместилось в трех «рафиках». От всего Лемехова осталось две с половиной старухи. Вот так. И если в этом виноваты чьи-то вирусы, то уж, во всяком случае, не наши с тобой, Витя. Ремезовых, кроме нас с тобой, осталось еще двое- и все.

Когда-то Ремезовых, родственников и однофамильцев, можно было насчитать в Лемехове никак не меньше полусотни - едва ли не половину всего честного народа, позднее - «населения». В пору отречений от старого мира и великих переломов самые хваткие, бойкие на ум Ремезовы додумались, что стать из ничего всем можно одним махом: главное, переименовать глухую лесную деревеньку по самой ходовой и крепкой корнем фамилии, Решив, послали в район прошение. Как раз в ту пору подули ветры с великой беломоро-балтийской стройки, и имя славного народоустроителя, соратника вождя, днем и ночью гудело в проводах. Районная власть незамедлительно откликнулась встречным планом. Ремезовы оторопели и долго скребли затылки. Старики коверкали язык, выговаривали-выговаривали, да так ничего толком не выговорили..

- Хановичи?.. Иль Онучи, что ль, какие?

- Ка-га-но-ви-че-во, - растолковывали люди во френчах.

- Ась?.. Ну!..

Между собой постановили: а ну его к лешему. Пусть будет как было. Надо нишкнуть, авось пронесет. И пронесло.