Я всегда был идеалистом…

Это очень важный вопрос. Причем меня этот вопрос занимает еще и в плане, скажем, моих отношений с сыном Петей. Мне представляется, что наше с ним общение (а оно было очень кратковременным и занимало в его жизни очень мало места) всегда было наполнено тем, что я обсуждал с ним содержание своего мышления. Где бы мы ни встречались – за едой на кухне, просто ли сидели в комнате, на прогулке или в дороге, – это идеальное содержание, совокупность проблем, не имеющих, казалось бы, отношения к повседневной жизни, к жизнедеятельности, всегда присутствовало. И это в каком-то смысле и есть, наверное, то главное, что он усвоил через культуру семьи.

Это очень важный момент – на что обращено сознание человека. А обращенность эта определяется тем, насколько в практических, конкретных обстоятельствах непосредственного человеческого общения, взаимодействий людей, прямых жизненных обязанностей, насколько в этих практических ситуациях присутствует «положенное» идеальное содержание, насколько оно становится постоянным и обыденным для этого человека.

Представьте себе такую ситуацию. Отец, скажем, занимается какими-то сложными инженерными разработками. Они настолько сложны, или, может быть, засекречены, или носят чисто технический характер, что это не «кладется» как содержание постоянного обсуждения. Мать, скажем, занимается каким-то делом, которое точно так же носит специализированный и неинтересный характер, и, может быть, она тоже не живет содержанием своей работы, а живет как бы внешней поверхностью явлений, то есть возникающими по поводу этого отношениями между людьми. Тогда оказывается, что в семье и в семейном обсуждении идеальное содержание просто отсутствует как таковое. И ребенок, фиксируя какие-то моменты жизни, деятельности, взаимоотношений людей, реально никогда не прорывается к этому содержанию – повторяю: к идеальному содержанию, которое есть единственно подлинное содержание. Если родители не «кладут» идеальное содержание своей профессиональной деятельности в коммуникацию, если они просто мыследействуют, то ребенок фиксирует содержание совершенно другого рода – коммунальное, обыденное.

Итак, через коммуникацию происходит какое-то удивительное взаимодействие – взаимодействие между идеальным, культурным содержанием и особенностями, обстоятельствами мыследеятельности. Это очень трудный момент, и поэтому я об этом много говорю и в разных формах. Наверное, через характер коммуникации и полагается это идеальное содержание. Оно только через коммуникацию и может быть туда «положено», и весь вопрос состоит в том, как оно полагается. Оно ведь, по сути дела, ортогонально деятельности, но оно должно войти в эту плоскость, должно быть «положено» на «планшет», фиксирующий мыследеятельность. И все зависит от того, как и в какой мере оно туда «кладется».

В этом плане у человека может быть очень сложная двойственность такого, например, рода. Культура семьи может складываться только из представлений о жизненных обстоятельствах деятельности. Это значит, что там существуют нравственность, высокие требования и т. д., но, хотя у взрослых все это содержание вроде бы есть и они живут в соответствии с ним, в семейной коммуникации оно не «положено» как содержание, не присутствует. И тогда практически дети не находят его в семье и впервые начинают получать, скажем, в университете или в лучшем случае в старших классах школы. У них фактически возникает расхождение между двумя культурами: культурой семейной жизни, содержание которой в силу неразумения взрослых (коммуникативного, в известном смысле, неразумения) оказалось таким вот деятельностным, жизнедеятельностным, коммунальным, – и той культурой, с которой они встречаются при обучении в университете, к примеру, или в старших классах, когда через изучение наук, через знание это идеальное содержание впервые перед детьми или молодыми людьми «кладется» и впервые становится содержанием их жизни. Но опять-таки, очень странно: оно оказывается содержанием не жизни, а только учебной деятельности, учения в широком смысле. И получается, что образуются как бы две сферы: сфера жизни как таковая и сфера учения, которые разделены границей и не переходят друг в друга, никак друг с другом не стыкуются, хотя могут быть зафиксированы как таковые. Отсюда, скажем, жизнь нередко вступает в противоречие с идеальным содержанием мыследеятельности и определяет жизненные решения того или иного человека.

Эта ситуация может, к примеру, вылиться в такой тезис: я окончил (или окончила) университет, я уже не могу позволить себе сидеть на шее у родителей, я должен (или должна) работать. И человек идет работать для того, чтобы получать деньги, зарабатывать их. Надо вроде бы иметь содержание своей жизни – но ведь надо же и работать, и требование работать не имеет отношения к этому содержанию. Это требование, безразличное к содержанию, – «надо работать, чтобы зарабатывать деньги», – лежит совсем в другой плоскости, и эти плоскости еще должны быть состыкованы.