Из «Записок Желтоплюша»

— Отнеси это своему хозяину, Чарльз, — говорит он, — и скажи, чтобы явился непременно.

Я, разумеется, поспешил домой. Хозяин был доволен; но особенно счастлив не был. Никто не радуется накануне женитьбы, да еще на горбунье, пускай она и богата.

Готовясь проститься с холостой жизнью, хозяин сделал то, что и всякий бы на его месте, — составил завещание, то есть распорядился имуществом и написал кредиторам, сообщая о своей удаче и обещая после женитьбы уплатить все до последнего пенни. Раньше этого об уплате не может быть речи — ведь им известно, что у него ничего нет.

Надо отдать ему должное: он хотел все сделать по-хорошему — теперь это ему ничего не стоило.

— Чарльз, — сказал он мне, протягивая десятифунтовый билет, — вот твое жалованье, и спасибо, что выручил в тот раз, с приставом. Когда женюсь, будешь у меня камердинером, и жалованье тебе утрою.

Камердинером! А там, глядишь, и дворецким. Оно бы неплохо камердинером у десяти тысяч годовых. Всего и дела, что брить барина, читать его письма да отращивать себе бакенбарды; черный костюм, каждый день чистая рубашка, каждый вечер — оладьи у экономки, каждая горничная — твоя, на выбор; и сапоги тебе почистят, и еженедельно можно в оперу по хозяйскому бонементу. Я-то знаю, как живется камердинеру: это, скажу я вам, более барская жизнь, чем у самого барина. Даже и денег больше — потому что господа вечно оставляют в карманах серебро; и успеха у женщин больше; а обед тот же, и вино то же — надо только дружить с дворецким; а как не дружить, если выгодно?

Однако ж все это оказались одни мечтания. Не судьба мне было стать камердинером у мистера Дьюсэйса.

Всякому дню бывает конец, даже кануну свадьбы, а это в жизни мужчины самый долгий и неприятный день, кроме разве только дня перед повешением; и вот Аврора озарила своими лучами достопамятное утро, которое должно было сочетать уздой Гименея достопочтенного Элджернона Перси Дьюсэйса и мисс Матильду Гриффон. Гардероб у хозяина был невелик, не то что бывало. Все добро — разные там несессеры и шлафроки, всю коллекцию лаковых башмаков, весь набор сюртуков от Штульца и Штауба, — все пришлось бросить при поспешном бегстве из отеля «Марабу». Теперь он скромненько проживал в доме некоего приятеля и заказал всего пару костюмов у обыкновенного портного да сколько-то там белья.

Он надел который получше — синий; а я спрашиваю, понадобится ли ему еще старый сюртук.

— Бери, — говорит он этак добродушно, — бери, черт с тобой.

В половине двенадцатого он велит мне выглянуть, не опасно ли показаться (а я, надо вам сказать, очень приметлив на приставов и прямо-таки чую их издалека), и вот подъезжает скромная зеленая каретка, и хозяин садится. Я на козлы не сажусь, потому что меня кругом знают, и я могу хозяина выдать. Вместо того я иду короткой дорогой на улицу Фобур-Сент-Онорэ, к дому английского посланника, где всегда совершаются браки всех англичан, проживающих в Париже.

Рядом с этим домом был погребок. Когда подъехал хозяин в зеленой карете, там уже стояла другая, и вышли две дамы, хорошо мне известные. Одна — кривобокая; кто она такая — читатель и сам догадается; вторая была бедная Кикси; приехала проводить невесту.

Только что карета хозяина успела остановиться, только что кучер отворил дверцы, а я собрался подойти помочь хозяину выйти, как вдруг из погребка выскакивают четыре молодчика и становятся между каретой и дверями посольства; еще двое отворяют дверцы кареты с другой стороны и говорят:

— Rendez-vous, M. Deuceace! Je vous arrête au nom de la loi! (To есть: «Вылезайте, мистер Дьюсэйс, и пожалуйте в кутузку».) Хозяин бледнеет как смерть и подскакивает, точно змеею ужаленный. Он хочет бежать через другую дверь, но v тут видит четверых, преградивших ему путь к свободе. Тогда он рывком опускает окошко и кричит:

— Fouettez, cocher! (To есть: «Пошел, пошел!») А кучер не едет и даже на козлах уже не сидит.

Тут как раз и я подошел, а те двое влезли в карету. Вижу такое дело и приступаю к своим обязанностям: с печальным лицом становлюсь на запятки.

— Tiens, — говорит один из молодчиков, — c'est le drôle qui nous a floué l'autre jour[31].

Я их тоже узнал, но не улыбнулся — не до того было.

— Où irons-nous done?[32] — спрашивает кучер у сидящих в карете.

А те в ответ басом: «À SAINTE PÉLAGIE!»

* * *

Тут мне надо бы описать тюрьму Сент-Пелажи, которая во Франции то же, что у нас Флит или тюрьма Королевской Скамьи. Но об этом предмете я умолчу. Во-первых, тюрьма так отлично описана несравненным Бозом[33] в истории мистера Пиквика, что против него мои писания не покажутся интересны; во-вторых, я слишком мало там пробыл, не желая губить свои молодые годы в таком скучном месте.

Конечно, мне первым делом пришлось доставить записку от хозяина к его нареченной. И как же бедняжка отчаивалась, когда, прождавши два часа в посольстве, так и не дождалась жениха. Видя, что он все нейдет, она поплелась безутешно домой, где я уже ждал ее с письмом.