Лоренс Стерн

Читатель ждал, что автор выкажет и некоторую ученость. Стерн оправдывает эти надежды с лихвой, обрушивая на бедного читателя целую лавину греческих, латинских и прочих цитат из древних и новых философов, богословов, схоластов, писателей. С напускной важностью он вводит в роман целые страницы латинского текста (и какого текста!), сопровождая их параллельным переводом, который, при ближайшем рассмотрении, оказывается не слишком-то точным. Какая пища для будущих комментаторов, — или «корка для критиков», как более непочтительно определит это сам Стерн.

Наконец, в романе полагалось быть и морали: прямо или косвенно автор старался внушить читателю здравые понятия о велениях разума и законах человеческой природы, «Мораль», по-своему, есть и у Стерна. Но сколько коварного лукавства в «мнениях» Тристрама Шенди; как охотно противоречит автор самому себе, никогда не забывая об относительности всех людских представлений; и как легко ошибиться, приняв за чистую монету его иронию!

Нельзя не согласиться с замечанием американского литературоведа Дилуорта, по словам которого «ропот пародии» слышится во всей оркестровке романа Стерна. В процессе бурного и блистательного развития английского романа XVIII века пародия вообще играла огромную роль. В свифтовских «Путешествиях Гулливера» ощущается пародия на «Робинзона Крузо» Дефо; Фильдинг пародировал «Памелу» Ричардсона в «Приключениях Джозефа Эндруса». В «Тристраме Шенди» видят иногда пародию на «Историю Толи» Джонса, найденыша Фильдинга. Но вернее было бы сказать, что Стерн пародирует все просветительские романы, пописанные его предшественниками.

Вся книга Стерна в этом смысле может быть воспринята как грандиозная шутка в девяти томах, как блестящая литературная мистификация, автор которой, но выразительной английской метафоре, «опрокидывает тележку с яблоками» и оставляет изумленных читателей на развалинах, казалось, столь прочного здания нравоописательного и нравоучительного романа.

Но это — только одна сторона удивительно многогранного «Тристрама Шенди».

Как бы ни подшучивал Стерн над своими предшественниками и современниками, писателями Просвещения, как бы ни пародировал их, — он и сам принадлежал к этому могучему демократическому течению, оставившему столь глубокий след в общественной мысли и искусстве XVIII столетия. Когда Тристрам Шепди, в начале второго тома своего жизнеописания, восклицает: «ведь пишу я с просветительными целями», это — не просто шутка.

Правда, во всем, что касается политики, Стерн подчеркнуто осторожен. Он сам признавался, что ему далеко до свифтовского «яростного негодования»: «Свифт сказал сотню вещей, какие мне возбраняется говорить — раз я не являюсь деканом собора св. Патрика».

И все же и в «Тристраме Шенди» прорываются иногда ядовитейшие сентенции о правителях и монархах, — вроде пророческой фразы: «Худые, значит, пришли времена для королей, коли их топчут такие маленькие люди, как я», или саркастического обращения ко всем «гонящим… а также и гонимым, как индюки на рынок, хворостиной с пунцовой тряпкой». И когда один из друзей Стерна, боясь, как бы автор «Тристрама Шенди» не скомпрометировал себя слитком вольным сочинением, напомнил ему о необходимой осторожности, писатель ответил ему твердо; «Я буду осторожен, как требует благоразумие, по осторожен при этом также и в том, чтобы не испортить мою книгу». Это было написано еще в 1759 году, когда рукопись начальных томов «Тристрама» могла быть известна только небольшому кругу единомышленников Стерна.

После выхода первых томов в среде духовенства, встревоженного дерзким легкомыслием своего собрата, начались толки, посыпались даже доносы, а епископ Глостерский Уорбертон, мнивший себя знатоком литературы, обратился к Стерну с назидательным письмом, призывая его посвятить свое перо предметам, более возвышенным и пристойным. Стерн с напускным смирением поблагодарил ученого прелата, но не только не пожелал отречься от своего вольномыслия, а закончил свой ответ вызывающе: «Я сделаю все, что смогу, но смеяться, милорд, я буду, и притом смеяться так громко, как только сумею».