Пилат же провел «двенадцать тысяч лун»[317] с разбитой чашей вина и верным псом. Теперь мастеру предстоит та же участь: с пустой ретортой, сухим гусиным пером и неотвязной Маргаритой…
В те же годы другой великий писатель — Толкиен — пояснил, кто может дарить вечность
Такая же боль ждет и мастера в домике, который подарил ему сатана. Пытка покоем. Наказание тупиком. Пусть вишни, пусть Маргарита. Но нет Христа. Нет вертикали, Выси. И даже Воланд распрощался с мастером навсегда. Маргарита подчеркивает, что это «вечный дом» (гл. 32) мастера…
И вновь сравним с Толкиеном. В его рассказе «Лист Ниггла» все очень похоже. Умирает осмеянный всеми художник. И он поселяется в своей последней картине. Тоже дом, тоже дерево… Но, прожив в этом мире время, необходимое для исцеления его души, художник идет дальше — в Горы. А мастеру некуда идти из своего бессветного «покоя»… Ведь «вода жизни» для него — не Христос, а просто водка[319].
Когда-то Воланд напомнил: «Все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере» (гл. 23). Мастер получил по своей вере. Но по тому, что он получил, можно составить представление о предмете его веры, о скудости его веры и его мечты… «Вы нас убили, мы мертвы. Ах, как это умно! Как это вовремя!» (гл. 30).
А логический финал судьбы Маргариты был прописан в романе еще раньше. Развязка произошла уже тогда, когда Маргарита приняла предложение стать хозяйкой сатанинского бала:
«— Короче! — вскричал Коровьев, — совсем коротко: вы не откажетесь принять на себя эту обязанность?
— Не откажусь, — твердо ответила Маргарита.
— Кончено! — сказал Коровьев…» (гл. 22).
На такое подозрение наводит то обстоятельство, что «ни в одной редакции романа… герой так и не увидит свой вечный дом. Не войдет в него… Сладкий покой — сад <…> музыка Шуберта, Маргарита, возможность мыслить и даже творить — ему обещаны. Обещаны голосом Воланда. Обещаны устами Маргариты»[320].
Сам мастер не видит никакого домика и сада.
«Мастеру казалось…» (гл. 32) — вот последнее переданное Булгаковым состояние мастера. Лишь Воланд и Маргарита нашептывают ему о том, что вот-вот будет дано ему в награду. Этакая «агитбригада ада».
Точно так же Иешуа успокаивает Пилата вопреки всякой очевидности. Иешуа уверяет Пилата, что казни не было, но при этом сам Иешуа предстает в этой же сцене «в разорванном хитоне и с обезображенным лицом» (эпилог). Иешуа (вновь говорю: Иешуа — персонаж романа, написанного мастером и Воландом — «мессиромастером», — а не евангельский Иисус) и Маргарита в равной степени используются Воландом.
Маргарита ради встречи с мастером готова была стать ведьмой, отдать и душу и тело сатане. Сначала мастер зовет Маргариту в «баню с пауками». Маргарита согласна. Что ж, настала ночь оплаты счетов. Теперь она ведет мастера по указке Воланда.
Дары Воланда всегда имеют двойное дно. «Дьявол очень старый вор. Не веди с ним разговор», — говорил архиепископ Сан-Францисский Иоанн (Шаховской), когда-то поэт и блестящий молодой человек, друг Марины Цветаевой.
«Вишни. Река. Мечтание. Стихи…» Финал «подчеркнуто, нарочито идилличен; он перенасыщен литературными атрибутами сентиментально-благополучных фильмов. Такая подчеркнутая литературность и сама по себе способна уже вызвать подозрения»[321]. А уж если все эти штампованные блага даруются сатаной…
«Но среди книг, которые в последние годы работы над романом лежат у Булгакова под рукой и которыми он пользуется как справочной литературой, — сочинение Н. К. Маккавейского „Археология истории страданий Господа Иисуса Христа“ (Киев, 1891), а в нем такие строки: „Вечный дом — часто употреблявшееся у евреев название для гробниц“»[322].
Не стоит завидовать участи мастера. Тот, кто всю жизнь сам себя добровольно заключал то в музей, то в подвал, то в психушку, и по смерти не найдет свободы.
Цветущий неплодоносящий сад.
Чернильница, которая никогда не сможет помочь с рождением нового романа.
Гомункул, бесплодная Маргарита — это все намеки на одну беду: бездетность. И сам Булгаков — бездетный муж трех жен. Причем по своей вине. Два аборта первой жены (ох, Фрида…). А потом, «морфия с тех пор боялся всегда. И — врач, считавший, что морфинизм может иметь пагубные последствия для потомства, — он, так жаждавший отцовства, отцовства себе не разрешил…»[323].
И мастеру своему — тоже…
Булгаков настолько остро переживает свою бездетность, что 10-летнему пасынку Сереже Шиловскому разрешает рисовать прямо в рукописи своего главного романа…[324]