«Мастер и Маргарита»: За Христа или против? (3-е изд., доп. и перераб.)

Авторское отношение к персонажу важно понять для того, чтобы понять позицию самого писателя. Кому из своих героев он доверяет свое кредо? Особенно это важно для гиперназидательной русской литературы (которая в XIX–XX веках, по сути, играла роль духовника и Церкви, взяв на себя функцию воспитания народа). Булгаков при всей его «карнавальности» тоже не чужд этому ощущению собственного наставничества: «пусть знают!»

Итак, кого в «закатном романе» Булгакова можно назвать положительным героем? Причем положительным в глазах именно автора, а не того или иного читателя.

Булгаков — сатирик. Так он сам себя называет на допросе в ГПУ 22 сентября 1926 года[329]. А сатирику для его фельетонов не нужны положительные герои. Достаточно считать своего читателя вменяемым человеком, который и сам сможет выставить оценки и сделать выводы.

Нет в романе положительных персонажей. А есть инерция его антисоветского чтения.

В поздние советские годы люди «нашего круга» считали недопустимым замечать и осуждать художественные провалы и недостатки стихов Галича или Высоцкого. Считалось недопустимым критиковать какие-то тезисы академика Сахарова. Главное — гражданская и антисоветская позиция. Она — «индульгенция» на все.

Диссидентство булгаковского романа было очевидным для всех. Это означало, что центральные герои романа, выпавшие из советских будней или противоставшие им, обязаны восприниматься как всецело положительные. Воланд, Бегемот, Коровьев, Азазелло, мастер, Маргарита, Иешуа могли получать оценки только в диапазоне от «как смешно!» до «как возвышенно!». Сегодня же уже не надо пояснять, что можно быть человеком и несоветским, и не слишком совестливым.

Булгаковский роман сложнее порождаемых им восторгов. Свет и тьма в нем перемешаны, и хотя бы поэтому никого из его персонажей не стоит возводить в степень нравственного идеала. И даже если в мастере и в Маргарите увидеть автобиографические черты (что-то в мастера и даже в Воланда[330] Булгаков вложил от себя самого, а в Маргариту — что-то от своих жен), то и в этом случае еще нельзя считать доказанным положительное отношение самого автора к этим своим персонажам. Ведь он мог быть не в восторге и от себя самого, и от каких-то черточек своих женщин.

Разговор о Маргарите вынесен в отдельную главу («Обрадует ли вечность с Маргаритой?»).

Воланд, конечно, тоже стоит особого разговора (см. главу «Об обезьяне Бога»).

Мастер? Не всякий персонаж, чья драма описывается с сочувствием, есть порт-пароль автора. Путь мастера, добровольно бредущего в психушку, печален (см. главу «Он заслужил покой»). И этот путь все-таки выбран им самим. Даже хороший человек может сам ломать свою душу и свою судьбу…

Стилистическое же дистанцирование Булгакова от мастера видно в знаменитой сцене самопредставления:

«Вы — писатель? — спросил с великим интересом Иван.

— Я — мастер, — ответил гость и стал горделив, и вынул из кармана засаленную шелковую черную шапочку, надел ее, а также надел и очки, и показался Ивану и в профиль, и в фас, чтобы доказать, что он действительно мастер»[331].

Согласитесь — странный способ доказывать свою литературную талантливость… Кстати, во всех рукописях «мастер» не имя, и потому пишется всегда с маленькой буквы.

Образ мастера во многом автобиографичен. Но в художественной исповеди писатель может взять из себя в образ и то, что сам в себе он не любит. Нерешительность и управляемость мастера…

Пилат? Как ни странно, есть булгаковеды, считающие, что Пилат — это положительный герой романа. «Мастер смотрит на своего главного героя с чувством восторга и рад быть полезным ему»[332]. Но именно у Мастера Пилат — трус[333]. И сам Пилат это признает: «…трусость, несомненно, один из самых страшных пороков. Так говорил Иешуа Га-Ноцри. Нет, философ, я тебе возражаю: это самый страшный порок».

И еще одна автохарактеристика Пилата: «Это меня ты называешь добрым человеком? Ты ошибаешься. В Ершалаиме все шепчут про меня, что я свирепое чудовище, и это совершенно верно». Булгаковского Пилата уместно сопоставлять с булгаковским же генералом-вешателем Хлудовым[334]. Тоже будем считать положительным персонажем?

Свое преступление Пилат совершает не ножом, а словом. Одним-единственным словом он определяет свою судьбу. Это единственное слово есть имя. И это не имя Иешуа.

«Ненавидимый им город умер, и только он один стоит, сжигаемый отвесными лучами, упершись лицом в небо. Пилат еще придержал тишину, а потом начал выкрикивать:

— Имя того, кого сейчас при вас отпустят на свободу…

Он сделал еще одну паузу, задерживая имя, проверяя, все ли сказал, потому что знал, что мертвый город воскреснет после произнесения имени счастливца и никакие дальнейшие слова слышны быть не могут.

„Все? — беззвучно шепнул себе Пилат, — все. Имя!“

И, раскатив букву „р“ над молчащим городом, он прокричал:

— Вар-равван!

Тут ему показалось, что солнце, зазвенев, лопнуло над ним и залило ему огнем уши. В этом огне бушевали рев, визги, стоны, хохот и свист» (гл. 2).