Невосполнимый ресурс

Меж тем, заметно холодало. Мой рукописный календарь показывал только начало ноября, а уже придавили заметные морозы. Я сплел из соломы матрас, которым уплотнил входную дверь изнутри — в щели задувало. Заткнул вентиляционные отдушины под полом и закрыл заглушкой одно из окон. Теперь в избушке уже было не душно, как в бане, а тепло. Сложил и убрал на консервацию лодку, озеро закрылось. Не замерзло, а именно закрылось. На пересменку. По неокрепшей окове ни в плавь, ни пешком не пробраться. Рыбный промысел возобновился, как только лед достаточно окреп. По разведанным ямам стабильно брался налим. Ставя на ночь живца, я безошибочно угадывал, где и какого размера улов сниму завтра. В устье протоки протянул подо льдом сетку, также с завидным постоянством приносящую прибыток. Рыбалка потеряла интригу, став напоминать поход в магазин. Я ловил себя на мысли, что нет смысла запасать рыбу, потому что ее можно взять всегда в свежем виде в нужном количестве.

Если бы, правда, не одно досадное обстоятельство. Несмотря на скрупулезную подготовку, я не взял с собой ни пешню, ни бур. Забыл. И теперь вынуждено использовал в качестве альтернативы то кайло, то топор. С каждым днем лед рос в толщину, чтобы добраться до воды, приходилось размалывать огромную майну. Снаружи одежда намокала от брызг, изнутри от пота. Пару раз я чуть не утопил инструмент, выскальзывающий из рук. С прицелом на безвременную перспективу, вопрос превращался в проблему. Мои мозговые шестерни лихорадочно скрипели в поисках решения. Что только я не перепробовал, и перетачивать разогнутые скобы, и приматывать к палке зубило, и долбить лунки стамеской. Каждый вариант был не лучше предыдущего, я измучился в край. Пока однажды совершенно случайно не отыскал в лесу старинный кованый наконечник на ледоруб. Ну, как случайно… Он торчал воткнутым в ствол пограничной сосны…

Покрутил в руках — тяжелый, с насадкой на древко. Камнем поскреб — живой, под слоем ржавчины заблестело железо. На вид древний, конечно. Лет тридцать, пролежал, если не больше. Каково же было мое удивление, когда чуть позже я разглядел на металле неровно выбитые цифры: «1891». Я привел раритет в надлежащий вид, заострил, набил на рукоять. И понял, что не расплатиться мне щучьими головами с соседом вовек. Пешня резала лед, как масло.

Я трогал кончиками пальцев наконечник и улыбался. Вот ведь, откопал же его где-то полтергейст, видя мои мучения. Перенес как-то. По воздуху? По земле катил? Или это… телепортировал? Сильно, надо признаться, меня эта мысль не мучала, благополучно улегшись в голове. Подарил и подарил, поклон ему. Мы тоже толком не знаем, что такое электричество, но это не мешает нам пользоваться его плодами.

Подстраиваясь под съеживающийся световой день, я спал все больше, в конце концов достигнув предела собственных возможностей. В темное время суток плел разнообразного вида корзинки и лукошки, берестяные туески. Набив руку, замахнулся на короб-малявочник для содержания живца в неволе. Прибывающие сугробы вдохновили на постройку саней для транспортировки грузов. Загнув над паром полозья, я соорудил длинные крепкие нарты, открыв для себя новые маршруты напрямик через замерзшее озеро. Поплевывая, я таскал тяжеленные бревна, пополняя запас дров и строевой древесины. Вынашивая в мыслях наполеоновские планы пристройки сарайчика и крытой террасы. Туда, ближе к весне. Грузовые сани неплохо шли по льду и насту, а для рыхлого снега, я сделал еще одни, легкие. Легковые. Промерзшая ровная елка хорошо раскалывалась с помощью клиньев вдоль структуры волокон. Дощечки выходили прочными и почти ничего не весили. Из них получились широкие полозки для маленьких санок. И отличные заготовки для лыж. Которые позже я обтянул камусом из шкуры с ног лося, того, самого первого, болотного, и получились прекрасные охотничьи ходунки, несущие меня над землей. Ворс не препятствовал движению лыжи вперед и, при этом, не позволял ей откатываться. Вот, еще одно гениальное решение из глубины веков. Хотел бы я пожать руку человеку, которому оно первому пришло на ум. Наверняка ведь, не был тот ни великим мыслителем, ни пророком. Просто жил в гармонии с миром вокруг себя, ощущая ладонями каждую его грань и шероховатость.

Ручей перемерз. За водой приходилось ходить на прорубь. Я пробовал плавить набитый в ведра снег, но озерная вода мне почему-то нравилась по вкусу больше. Возвращаясь с мороза, я переобувался в теплые валенки и усаживался у огня. Потрескивали смолистые поленья, выла вьюга в печной трубе, шумел, неразборчиво бормоча заклинания, закопченный чайник. Подле, на подушке из соломы, накрытой любимым своим клетчатым одеялком, гнездился Балабан. Укладывал мне на колени лобастую голову и, глубоко вздохнув, засыпал.