О процессе цивилизации. Том I. Изменения в поведении высшего слоя мирян в странах Запада

Вопрос о том, почему меняются поведение и аффекты людей, по существу не отличается от вопроса о причинах изменения жизненных форм человека. В средневековом обществе существовали определенные, уже сформированные жизненные формы, и индивид был обязан им следовать — как рыцарь, как цеховой ремесленник или как крепостной. В Новое время индивиду предоставлялись другие шансы, он должен был приспосабливаться к другим изначально заданным жизненным формам. Если он был дворянином, то он мог жить как придворный, но даже в том случае, если бы он захотел, — а этого хотели многие, — то уже не смог бы вести вольную жизнь независимого рыцаря. Этой функции, этой жизненной формы с какого-то времени в структуре общества уже не существовало. Другие функции, вроде функций цехового ремесленника или священника, игравшие чрезвычайно большую роль на средневековой фазе развития, постепенно утратили свое значение в целостной структуре социальных отношений. Почему в ходе истории меняются функции, жизненные формы, к которым индивид должен приспосабливаться, входя в более или менее прочно моделированные структуры? Как было выше сказано, этот вопрос тождествен вопросу о причинах изменения влечений, моделирования аффектов и всего того, что с ними связано.

Мы уже довольно много сказали о стандарте аффектов средневекового высшего слоя. В дополнение к сказанному — и для перехода к вопросу о причинах изменений — мы добавим краткое описание образа жизни рыцаря, т. е. того жизненного пространства, которое общество открывало родившемуся дворянином индивиду и в рамках которого он становился его членом. Вид этого жизненного пространства и сам образ рыцаря стали весьма неясными вскоре после того времени, что получило название «заката» рыцарства. Независимо от того, сохраняли позднейшие изображения только нечто «благородное» в образе средневекового воина, подчеркивая великое и прекрасное и описывая полную приключений и патетики жизнь, либо видели в нем только дравшего шкуру с крестьян «феодала», акцентируя дикость, жестокость, варварство его жизни, — в обоих случаях влияние оценок и устремлений, свойственные эпохе самого наблюдателя, по большей части искажали картину этого жизненного пространства. Для ее восстановления призовем на помощь два рисунка, точнее говоря, их описание. Своеобразную атмосферу или, если угодно, господствовавшее в те времена моделирование аффектов во всем его отличии от современного можно ощутить не только благодаря отдельным дошедшим до нас письменным источникам. Они особенно хорошо прослеживаются в наследии скульпторов и художников того времени, даже если допустить, что лишь часть произведений отображает действительную жизнь рыцаря. Одной из немногих книг с иллюстрациями такого рода (хотя относящуюся к довольно позднему времени, к периоду где-то между 1475 и 1480 гг.) является набор рисунков, получивший известность под не вполне адекватным названием «Средневековая домашняя книга». Имя создавшего рисунки мастера неизвестно, но он наверняка был хорошо знаком с рыцарской жизнью своего времени. В отличие от многих собратьев по ремеслу он смотрит на мир глазами рыцаря и выражает социальные ценности, присущие этому слою. Достаточно важным свидетельством такой самоидентификации художника является один из рисунков: среди прочих ремесленников, но чуть в стороне, изображен человек, принадлежащий к тому же сословию, но в придворном одеянии; за ним стоит, положив ему руку на плечо, девушка, к которой он явно расположен. Возможно, перед нами автопортрет художника[356].

Как уже было сказано, рисунки принадлежат к периоду позднего рыцарства, к временам Карла Смелого и Максимилиана — последних государей-рыцарей. По гербам на паре рисунков мы можем сделать вывод, что на большинстве изображений представлены либо рыцари из их круга, либо они сами. «Нет ни малейшего сомнения в том, — замечает историк, — что мы видим здесь или самого Карла Смелого, или какого-то бургундского рыцаря из его окружения»[357]. Вероятно, перед нами изображение турнира, проведенного сразу после осады Нейсса (1475), во время свадьбы Максимилиана с дочерью Карла Смелого, Марией Бургундской. Во всяком случае, изображенные здесь люди жили уже в переходное время, когда место рыцарской аристократии постепенно занимает аристократия придворная. Многое из того, что присуще жизни придворного, уже встречается на этих рисунках. Но в целом они дают очень хорошее представление о специфически рыцарском жизненном пространстве — о том пространстве, что наполняло повседневную жизнь рыцаря, о тех предметах, которые он постоянно перед собой видел. Отчасти мы можем судить и о том, как он их видел.

Что же мы видим?