Оруэлл: Новая жизнь

Несомненно, воспоминания о мире, в котором он вырос, позволили Оруэллу простить многое из того, что левая ортодоксия поспешила бы осудить. Его преданность касте, которая его создала, никогда нельзя игнорировать. Поскольку я сам был воспитан в этой традиции, я могу распознать ее под странной маскировкой, а также сочувствовать ей, потому что даже в самой глупой и сентиментальной форме она более мила, чем мелкая самодовольность левой интеллигенции", - заявил он в рецензии на книгу Малкольма Маггериджа "Тридцатые". С возрастом эдвардианская эпоха казалась ему золотым веком, в воспоминаниях о котором Блэйры все больше и больше увязали. Когда в 1940 году он отмечает, что в рассказе Розамонда Леманна "Рыжеволосая мисс Дейнтрейс" "прекрасно передана мирная, трущобная атмосфера конца эдвардианской эпохи" и одобряет описание "семьи обеспеченных людей среднего класса с их тупостью и филистерством, В то время как под благородством литературного критика внезапно возникает ощущение чего-то личного, что скрывается под его манерами, ощущение, что персонажи Леманна привлекают его в основном потому, что они напоминают ему его ушедшее "я".

В любое время притягательность Золотого века могла быть донесена до него литературой. Его публицистика военного времени полна одобрительных отзывов о Г. Г. Уэллсе, которого в июне 1940 года хвалили за "способность передать атмосферу золотых лет между 1890 и 1914 годами", а в мае 1941 года похвалили за то, что он "как почти любой другой писатель смог заставить сонные годы в конце прошлого века и начале нынешнего казаться хорошим временем для жизни". Даже территориальные амбиции викторианцев могли показаться более благородными, чем их пошлый современный эквивалент. Оруэлла может шокировать то, что он защищает империализм 1880-х и 1890-х годов, но если "сентиментальный и опасный", то, по его мнению, "не совсем презренный", дело в перегруженных работой колониальных чиновниках и пограничных стычках, а не в лорде Бивербруке и австралийском масле. Возможно, это романтическое отношение, но таким, во всяком случае, к концу жизни, было все отношение Оруэлла к пейзажам, по которым он бродил в детстве.

Отрывки из книги Coming Up for Air, описывающие уход этого старого мира и неопределенность, которая остается в ожидании, имеют восторженное и почти галлюцинаторное качество. Время ускользало", - размышляет Джордж Боулинг. 1910, 1911, 1912... Я говорю вам, что это было хорошее время для жизни... Белая пыльная дорога, тянущаяся между каштанами, запах ночлега, зеленые лужи под ивами, плеск Бурфордской плотины - вот что я думаю, когда закрываю глаза и вспоминаю "до войны..."". Несомненно, так думал и Оруэлл. Но есть и другие уголки его творчества, в которых прошлое оживает более незаметно. Возможно, "Ферма животных" - это сатира на русскую революцию, точно имитирующая приливы и отливы советской политики между 1917 и 1943 годами, но ее историческая основа берет начало за несколько десятилетий до этого. Уиллингдон, ближайший город к ферме Мэнор, явно основан на Хенли. Сама ферма более или менее немеханизирована, а над камином в гостиной фермера Джонса и его жены висит литография королевы Виктории. Даже журналы, которые берут недавно антропоморфизированные свиньи - "Джон Булл" и "Титбитс" - достигли своей наибольшей популярности во время Первой мировой войны. В этом свете "Скотный двор" - не что иное, как паяц ранней жизни Оруэлла. Его детство постоянно присутствовало в его жизни - порой его было больно переживать, но оно всегда было способно унести его в блаженную волну воспоминаний. Возвращаясь с прогулки по сельской местности Хартфордшира летом 1940 года, он отметил, что "все это вернуло меня в детство, возможно, последний кусочек такой жизни, который у меня когда-либо будет". Возникает подозрение, что, какой бы мифологический глянец он ни накладывал на нее впоследствии, такая жизнь стоила того, чтобы ею жить.

Глава 3. Секретное государство