Под гнетом окружающего

Въ начал пятидесятыхъ годовъ жители Приволья окончательно сжились, и остались только едва уловимыя отличительныя черты въ ихъ характерахъ. Это было село торговое, дятельное, съ большимъ трактиромъ и постоялымъ дворомъ на берегу рки, съ нсколькими лавками, не только не уступавшее ни въ чемъ, но даже превосходившее во многомъ Никитинъ, откуда часто прізжали горожане за товарами въ село, не находя этихъ товаровъ въ город. Ободранные, придавленные чиновничествомъ былыхъ временъ, городскіе мщане-лавочники; чиновничество, берущее мелкія взятки и трепещущее передъ ревизіями губернскаго начальства; одна церковь, десятокъ кабаковъ и трактиръ, поглощающіе послднія деньги у мщанъ и все нажитое грошевыми взятками у чиновниковъ; жалкія поползновенія на полицейскій надзоръ, — все это придавало какой-то скорбный видъ городу, построенному по чьему-то приказанію, Богъ знаетъ для какихъ цлей, среди нагихъ и плоскихъ полей. Стоя незначительно выше мужиковъ по образованію, никитинскіе жители утратили всякую возможность работать такъ, какъ работали привольскіе мужики; чиновники стыдились явно плотничать, сапожничать, портняжничать; мщане привыкли къ городской торговл, то-есть къ отупляющей, праздной и сидячей жизни, и не работала отчасти и потому, что никитинское народонаселеніе очень мало потребляло на мст, а заказывало одежду и даже обувь въ губернскомъ город; хлбъ, масло, яйца покупало изъ деревень; иные товары закупало прямо въ Приволь. Отставъ отъ привольскихъ мужиковъ на этомъ поприщ, отстали никитинцы отъ нихъ и на поприщ наслажденій жизнію. Она еще не доразвились, не добогатли настолько, чтобы завести собранія, библіотеку, театръ, но уже зашли за ту черту, гд люди начинаютъ гнушаться мужикомъ и стыдиться его удовольствій, хороводовъ, посидлокъ и тому подобнаго. Сплетни, карты, пьянство и вчный сонъ наполняли все свободное время ихъ жизни. Совсмъ иначе выглядли жители Приволья. Долгое знакомство съ прозжающимъ со всей Россіи людомъ значительно развило ихъ; довольно значительные торговые обороты пробудили смтливость, отчасти кулачество и способность надуть хоть родного брата; постоянная работа на сердитой рк придавала имъ смлости и умнья пользоваться чужимъ несчастьемъ, какъ въ былые годы пользовались другіе люди ихъ бдственнымъ положеніемъ; отсутствіе управителей и полиціи, господъ и барщинныхъ дней пробудило въ нихъ какую-то гордость, самоуваженіе, отчасти самодурство; эти люди, кажется, могли постоять за себя; уже многіе изъ нихъ, имя родню въ сел, сдлались значительными купцами и кормили не только какихъ-нибудь «канцелярскихъ» своими обдами, а и самихъ губернаторовъ. Вс помнятъ, какъ на одномъ изъ своихъ обдовъ купецъ Туговъ представилъ гостямъ и посадилъ за столъ на первое мсто своего отца, простого мужика привольскаго. Эта выходка надлала шуму даже въ столиц. Имя такихъ родственниковъ и милостивцевъ, гордившихся и коловшихъ разнымъ баричамъ глаза своимъ происхожденіемъ, привольскіе мужики смотрли дерзко и смло на мелкихъ властей. Рзко стали они отличаться отъ всхъ своихъ сосдей, жившихъ вдали отъ рки, «тянувшихъ къ городу». Послдніе снимали шапку передъ каждымъ бариномъ, но никогда не длалъ этого привольскій житель. Правда, жители Приволья и не были такъ добродушны, какъ ихъ сосди. Надуть они были готовы всякаго.

— На то Богъ и дурака создалъ, чтобы умные на немъ здили, — смялись они.

— Проходи, проходи, Богъ подастъ! — говорили оня по большей части нищимъ вмсто подаянія и разсуждали между собою: — На всхъ не напасешься; ишь ты, чмъ бы работать, а они шляются.

Неохотно впускали они на ночлегъ прохожихъ, дорожа трудно нажитымъ богатствомъ и говоря, что «Богъ его знаетъ, какой это человкъ; еще, пожалуй, и село спалить; шляется, значитъ непутящій».

— Постоялый дворъ на то есть, братецъ. Проваливай! — захлопывали они двери передъ странникомъ.

Страха передъ становыми и тому подобными властями у нихъ почти не было никакого, и они очень хладнокровно смотрли на ихъ пріздъ.

Но чмъ богаче становилось Приволье, тмъ бдне становились Мурзатовы. Правда, въ первые годы богатства въ Приволь, Мурзатовы вдругъ поднялись и ожили. Ихъ фамилія сдлалась одною изъ самыхъ богатыхъ, и они стали жить широко: бросили службу, ухали за границу. Чмъ шире шла жизнь, тмъ боле требовали они съ мужиковъ, тмъ боле длали долговъ и безобразій… Мужики стали пользоваться положеніемъ господъ и выкупались за большія деньги цлыми семьями… Надъ князьями назначили опеку… Года черезъ два посл этого событія умеръ послдній изъ нихъ, и имніе досталось графин Серпуховской, родной тетк Михаила Александровича Задонскаго, поселившейся посл смерти своего мужа въ деревн.