Под гнетом окружающего

Вотъ почва, на которой выросъ Иванъ Григорьевичъ Борисоглбскій въ дом бднаго сельскаго священника, обремененнаго выжившимъ изъ ума отцомъ, матерью съ отнявшимися ногами и множествомъ дтей, полуобразованнаго, немного опустившагося отъ бдности и отсутствія всякихъ сношеній съ образованною средою. Въ этомъ старик, рядомъ съ горячею любовью къ дтямъ, уживались мелочные, скряжническіе расчеты нищаго о томъ, что дти должны кормить его подъ старость; рядомъ съ трезвымъ практическимъ взглядомъ на жизнь гнздились самыя странныя идеи невжды обо всемъ, что стояло вн узкаго круга его дйствій; то онъ напускалъ на себя важность и хотлъ явиться проповдникомъ среди «мошенниковъ» привольскихъ, то кланялся въ поясъ этимъ «мошенникамъ», потому что и онъ хотлъ сть… Его сынъ, Иванъ Григорьевичъ, перетерплъ бурсацкую жизнь, грязь, мелкое базарное мошенничество и нищету; перенесъ побои и проклятія отца за отказъ отъ дьяконства и за поступленіе въ медицинскую академію; пережилъ цлый годъ въ столиц, въ угл, иногда ночуя на нарахъ за дв копейки, не додая днемъ, не досыпая ночью, сколачивая наперекоръ своей натур гроши, чтобы привезти ихъ отцу, купить этою цною примиреніе съ нимъ и провести у него лто. Зачмъ примиряться? зачмъ проводить лто въ его дом? Объ этомъ Иванъ Григорьевичъ почти и не разсуждалъ, и просто поддавался какому-то инстинктивному стремленію на родину, подъ родную крышу, къ родной рк. Даже планы сдлаться земскимъ врачомъ въ Приволь были скоре слдствіемъ этого стремленія, чмъ одною изъ его причинъ. Съ дтства передружился онъ тутъ со всми мужиками, со всми ихъ ребятишками. Игралъ онъ съ ними въ бабки, ночевывалъ у нихъ, когда отецъ слишкомъ сильно нападалъ на него. Въ первое лто; проведенное въ Приволь по прибытіи изъ академіи; Иванъ Григорьевичъ еще боле скрпилъ свою дружбу съ крестьянами; покумился съ нкоторыми, у другихъ привилъ оспу ребятишкамъ, далъ два-три совта болзнымъ бабамъ. Все, начиная со стараго бобыля Тараса, въ деревн Рябиновв, занимавшагося издліемъ затйливыхъ тавлинокъ и бураковъ, и кончая старою богомолкою графинею Серпуховскою, владтельницей Приволья, считали Ивана Григорьевича за своего человка. Его простот не удивлялись, потому что въ ней и не было ничего удивительнаго: держитъ себя человкъ, какъ и слдуетъ человку держать себя, его не цнили, какъ какую-нибудь рдкость; не превозносили его, какъ выдающееся явленіе, потому что и примелькался онъ всмъ, и казалось каждому, что ужъ онъ постоянно у батюшки священника проживать лто долженъ, и что некуда ему дватся. Такъ вообще привыкаютъ люди ко всякой необходимой, но сросшейся съ ихъ жизнью, вещи или личности. Оцниваютъ они эту вещь или личность только посл утраты ее; только тогда начинаетъ мозолить имъ глаза оставленная ею пустота, только тогда говорятъ они; эхъ, вотъ и видно, что ея нтъ! Эти вещи, эти личности — любимые наши старые халаты, сторожившія насъ собаки, врныя наши слуги, заботившіеся о насъ друзья дтства. Такія отношенія людей къ Ивану Григорьевичу были особенно по сердцу ему самому. Онъ зналъ, что онъ не пятая спица въ колесниц въ жизни этихъ людей, что онъ такъ же необходимъ для ея полноты, какъ какой-нибудь Дмитрій Сысоевъ, содержатель трактира, или, какъ какой-нибудь выборный Иванъ Михевъ; сознавалъ, что онъ такъ же необходимъ въ этой жизни, какъ какой-нибудь винтъ въ машин, а не служилъ въ ней какою-нибудь блестящею бляхою, яркимъ украшеніемъ, которое, можетъ-быть, и краситъ машину, но о которомъ никто и не вспомнитъ, если его не будетъ. Его умъ, подъ вліяніемъ бдности, притсненій, хитрой изворотливости, вызванной необходимостью, и многихъ разочарованій, всегда соединенныхъ съ бдностію, сложился довольно своеобразно: Онъ съ какою-то добродушною ироніей и недовріемъ относился ко всему. Явятся у него золотыя мечты или надежды, онъ поддастся имъ; а уже черезъ минуту самъ подсмивается надъ собою. Назовется къ нему въ друзья какой-нибудь восторженный юнецъ, онъ честно отвтитъ на дружбу, а потомъ какъ-то иронически говоритъ о своихъ «чувствительныхъ» отношеніяхъ къ этому юнош… Случится въ обществ какая-нибудь пакостная исторія, придавитъ его самого кто-нибудь, — онъ вспылитъ, бсится, а черезъ день уже говоритъ со своей добродушной насмшливостью:

— Все это оттого случается, что мы, какъ Дарья Власьевна, все еще не достроились; а если что и было выстроено; такъ пришлось перестраивать. Ну, вотъ однимъ какая-нибудь упавшая балка кости переломала; другіе ругаются, что лса худо подведены., Третьи — мусоръ, да матеріалы до поту должны таскать; четвертымъ угла нтъ, гд бы прилечь да отдохнуть, и въ тишин насладиться семейнымъ счастіемъ… Въ сущности, это славная жизнь; бранятся ли, падаютъ ли, угла ли себ ищутъ люди — везд движеніе и бодрость чуется… Вонъ въ Кита, такъ все достроено, все прилажено, хлопотать не о чемъ, покойся себ, какъ праведникъ въ гробу… Это, можетъ-быть, и спокойне, да жизни тутъ нтъ, желаній, надеждъ не можетъ быть. Это навваетъ тоску, какъ плохой конецъ хорошо начатаго романа.