Поэзия кошмаров и ужаса. Проказы чёрта на железной дороге

Одна группа чертей носила во Франции название Helequin (к их числу принадлежит выше упомянутый черт-весельчак из поэмы XIII в.). Этот дьявол-шутник зашел и в Италию, где он получил название Alichino (один из комических дьяволов в 21 песне дантовского «Ада»). Слово Helequin звучало также Herlequin, а на парижском арго Harlequin.

Как видно, знаменитый Арлекин, главный герой импровизированной комедии или Commedia dell'Arte, смешивший своими шутками и выходками столько поколений, восходит по прямой линии к – чёрту[3].

Да и как было не смеяться над дьяволом и его темной ратью вассалов, если они обыкновенно отличались непроходимой глупостью? Кто не надувал чёрта? Студенты, горожане, Виргилий. чёрт всегда остается в дураках. Он строит мост через реку с условием, что первый, кто по нём пройдет, будет принадлежать ему, а горожане пускают первой – собаку. Он читает студентам лекции о магии, при чём последний, кто покинет аудиторию, будет его собственностью, а студент, который после всех уходит из комнаты, указывает на свою – тень. чёрт объясняет Виргилию тайны колдования в награду за то, что тот освободил его из заколдованной дыры, а когда поэт постиг интересовавшие его вопросы, он прикидывается удивленным, как мог дьявол поместиться в такой небольшой дыре; чёрт по глупости лезет в нее, чтобы продемонстрировать ему наглядно такую возможность, Виргилий захлопывает крышку и преспокойно продолжает свой путь.

Благодушие средневекового человека наглядно сказалось и в том, что он верил в существование не только, так сказать, нейтральных духов, ни злых, ни добрых – Данте поместил их в преддверии ада – но и целой плеяды прямо добрых чертей. Сохранилось немало легенд о том, как они помогали людям, особенно если последние оказали им какую-нибудь услугу.

Даже сам верховный жрец зла, князь тьмы, не был лишен добрых «христианских» чувств. Средневековые богословы много и долго спорили о том, может ли Сатана спастись, если почувствует раскаяние, и хотя вопрос был, в конце концов, решен в том смысле, что дьявол раскаяться не может, на то он дьявол, всё же самая дискуссия очень характерна для благодушного взгляда средневековых людей на врага человеческого. В староанглийской поэме The develes parlament Люцифер хочет помешать Христу увести из ада грешников, а когда все его усилия оказываются тщетными, то он и сам изъявляет желание быть спасенным.

В высшей степени характерно для уравновешенного настроения средневекового общества его отношение к ведьмам.

Конечно, уже средние века верили в существование одержимых дьяволом женщин, сеятельниц зла и несчастий. И однако, – средние века не знали преследования ведьм, как массового явления, как социальной эпидемии, как социального безумия. Эта печальная и позорная болезнь относится к временам более просвещенным, более близким к нам, к концу XV в. и к XVI ст.[4]

Передовые церковные писатели XII и XIII в. (Фома Аквинский, впрочем, стоит уже на другой точке зрения) неустанно доказывали, что все россказни о шабаше не более как бред больных экзальтированных женщин, не стоящий никакого доверия.

И на такой же трезвой и гуманной точке зрения стояла и светская власть.

В одном из «капитулов» Карла Великого (начало IX в.) говорится ясно и определенно, что вера в ведьм – языческий предрассудок, что люди, разделяющие его, находятся под наваждением дьявола, и что тот, кто будет сжигать ведьм, заслуживает смертной казни. Аналогичное постановление издал в XII в. венгерский король Коломан, запрещая преследовать ведьм на том основании, что вера в их существование не более, как предрассудок.

Наиболее богатым источником ужаса было для средневекового человека, вне всякого сомнения, распространенное церковью учение о загробных муках, о сумрачном граде скорби и скрежета, citta dolente, как выражался Данте. С каким-то сладострастным упоением разрисовывало воображение набожных монахов картину пыток и мук осужденных, страдания della perduta gente. Такой жестокой тенденцией отличалось в особенности Видение Тундаля, Visio Tungdali.

Надо, однако, принять во внимание, что эти «видения» о загробном мире, эти хождения по мукам преследовали обыкновенно или морально-педагогическую или же партийно-политическую цель, и потому преднамеренно сгущают краски, преднамеренно нагромождают ужасы.

Но и это сумрачное представление отнюдь не наполняло сердце средневекового человека безнадежным отчаянием.

Пусть над вратами зловещего ада красуется надпись:

Lasciate ogni speranza voi ch'`entrate.
Оставь надежду всяк сюда входящий.

Скитаясь по граду слез и пыток с Данте, Виргилий рассказывает ему (IV п.):