Поэзия кошмаров и ужаса. Проказы чёрта на железной дороге

Я был внове в сих местах
Когда нисшел венчанный Победитель,
Неся одержанной победы стяг.
И взят был им отсюда Прародитель
С ним Авель, Ной и давший нам закон
Пророк.
Был Авраам, был царь Давид спасен
И много прочих.

В одной немецкой мистерии Св. Николай спасает таким образом даже душу такой грешницы, как папесса Иоанна, и когда дьяволы хотят отстоять свою добычу, то сопровождающий святого архангел Михаил преспокойно разгоняет их своим светозарным мечом.

Рядом с адом церковь поставила к тому же чистилище и рай, а такая концепция давала перевес светлым чаяниям и надеждам над страхом и отчаянием. Она не позволяла смотреть на жизнь, как на душераздирающую трагедию, полную ужаса и мрака.

Не трагедией, а именно Комедией озаглавил Данте свою – по отзывам потомства, «божественную» – поэму, этот итог и синтез всей средневековой культуры.

В письме к Кан Гранде делла Скала Данте (или кто-либо из его поклонников, проникнутых его духом) объяснил следующим образом происхождение этого странного заглавия, на первый взгляд так плохо гармонирующего с сюжетом «хождения по мукам».

«Комедия есть род повествования… отличающийся от трагедии тем, что начало последней внушает спокойствие и удивление, а конец её полон ужаса и страха, тогда как комедия начинается сурово, а кончается счастливо. Отсюда – ясно, что произведение, о котором идет речь, должно называться – комедией. В начале его сюжет страшен и ужасен (именно Ад), а в конце полон счастья и радости (именно, Рай)».

Первая часть дантовской трилогии, Ад, производит, без сомнения, впечатление чудовищного кошмара.

Полна ужаса внешняя обстановка – эти кровавые потоки, озера из кипящей смолы, зловонные рвы, охваченные пламенем адские замки, пустыни, сжигаемые огненным дождем, навеки застывшие ледяные поля. Ужас навевают утонченно страшные пытки, которым подвергаются осужденные, несущиеся в вихре урагана, стоящие головой вниз в грязных ямах, сгибающиеся под тяжестью свинцовых ряс, замурованные в горящих гробах, раздираемые когтями чудовищных демонов. Полны ужаса образы адских привратников и прислужников, – эти великаны, фурии, герионы, все эти образы, похожие на порождения больного воображения. Ужасом обвеяны, наконец, отдельные эпизоды скорбного хождения Данте по адским кругам, где «в воздухе беззвездном разносятся и плач, и крик, и стон нестройных мук».

Среди этих эпизодов есть один, при чтении которого леденела кровь в жилах еще отдаленнейшего потомства, один, гипнотизировавший своей беспредельно-мрачной поэзией умы еще позднейших поэтов и художников. То рассказ графа Уголино о том, как его заперли вместе с детьми в «Башне голода», как он видел своими глазами муки умирающих сыновей, и как, не в силах превозмочь голод, он питался их мясом.

Проснулись мы: вот час приходит
Когда нам в башню приносили хлеб.
Вдруг слышу: сверху забивают склеп
Ужасной башни: я взглянул с тоской
В лицо детей, безмолвен и свиреп.
Два дня молчали мы в темнице мертвой,
Но только день лишь наступил четвертый
Мой Гаддо пал к ногам моим стеня:
«Да помоги ж, отец мой!» и простертый
Тут умер он. И как ты зришь меня
Так видел я: все друг за другом вскоре
От пятого и до шестого дня
Попадали. Ослепнув, на просторе
Бродил я три дня, мертвых звал детей.
Потом – но голод был сильней, чем горе!

И эта мрачная эпопея пыток и казней, кошмарных образов и ужасных сцен завершается гигантской, страшной фигурой «князя тьмы».

При виде него Данте онемел от ужаса, кровь заледенела в жилах, и сердце перестало биться. Дьявол был так велик, что его длань была безмерно больше гиганта. Три страшных лика венчали его колоссальное туловище.

Шесть грозных крыл
Над каждым ликом по два выходили.
Бесперые на крылья походили
Нетопыря. Так ими он махал,
Что из под них три ветра бурей выли.
Как мялами он в каждом рте глубоком
Дробил в зубах по грешнику зараз,
Казня троих в мучении жестоком.

И однако, как ни мрачен дантовский ад, даже его сумрачные очертания золотит луч надежды.