Последний довод королей

— А-а. — И Глокта скривил губы в беззубой улыбке. — Она рано расцвела. Они прежде не бывали в Адуе, верно?

— Не бывали, — он почти шептал.

— Так я и думал. Их радость и восхищение во время прогулки в парке были просто очаровательны. Клянусь, все завидные женихи столицы не отрывали от них взглядов. — Улыбка на его лице медленно угасла. — Моё сердце будет разбито, лорд Ингелстад, если три таких утонченных создания неожиданно отправятся в одну из самых суровых исправительных колоний Инглии. Туда, где красота, манеры и мягкий характер привлекают совершенно иное и намного менее приятное внимание. — Глокта театрально содрогнулся от ужаса и, медленно наклонившись вперёд, прошептал. — Такой жизни я не пожелал бы и собаке. И всё по вине неосмотрительности отца, у которого в руках были все средства, чтобы это предотвратить.

— Но мои дочери… Их не касается

— Мы выбираем нового короля! Всех касается! — Сурово, возможно. Но суровые времена требуют суровых мер. Глокта с трудом поднялся на ноги, трость от усилий качалась под рукой. — Я скажу его преосвященству, что он может рассчитывать на ваш голос.

Ингелстад обмяк, внезапно и полностью. Как проткнутый мех с вином. Его плечи поникли, лицо вытянулось от ужаса и безнадежности.

— Но верховный судья… — прошептал он. — Неужели у вас совсем нет жалости?

Глокта лишь пожал плечами.

— Была когда-то. В детстве я был безрассудно мягкосердечным. Клянусь, я мог заплакать при виде мухи, попавшей в паутину. — Он повернулся к двери и скривился от острого спазма в ноге. — Постоянная боль меня от этого излечила.

Это было маленькое собрание в узком кругу. Только компания не очень тёплая. Наставник Гойл сердито смотрел на Глокту из-за огромного круглого стола в огромном круглом кабинете. Бусинки его глаз таращились с костлявого лица. И, надо полагать, без нежных чувств.

Внимание его преосвященства архилектора, главы Инквизиции его величества, было обращено куда-то вдаль. Триста двадцать листков бумаги занимали почти половину изогнутой стены. По одному листку на каждое великое сердце нашего благородного Открытого Совета. Они тихо шелестели от ветра из огромных окон. Маленькие дрожащие бумажки, маленькие дрожащие голоса. На каждой было написано имя. Лорд такой, лорд сякой, лорд чего-то там. Большие люди и мелкие люди. Люди, чьё мнение по большому счету никого не интересовало, до тех пор, пока принц Рейнольт не свалился с постели в могилу.

На многих листках в углу виднелась капля цветного воска. На некоторых красовалось две, а то и три капли. Приверженцы. Как они проголосуют? Синий за лорда Брока, красный за лорда Ишера, чёрный за Маровию, белый за Сульта и так далее. Разумеется, всё может измениться, в зависимости от того, куда подует ветер. Под именами на листках теснились мелкие буквы надписей. С места Глокты их было не прочитать, но он знал, что там написано. Жена когда-то была шлюхой. Неравнодушен к молодым мужчинам. Слишком много пьёт. Убил слугу в гневе. Игровые долги, по которым не может расплатиться. Тайны. Слухи. Ложь. Инструменты этой благородной торговли. Триста двадцать имён, и столько же маленьких грязных историй, каждую из которых нужно разобрать, раскопать и пустить в дело. Политика. Поистине, работа для праведных.

Так зачем я это делаю? Зачем?

У архилектора были заботы поважнее.

— Брок по-прежнему впереди, — сурово пробубнил он, пристально глядя на дрожащие бумажки и сцепив за спиной руки в белых перчатках. — За пятьдесят голосов он может быть более-менее спокоен. Насколько это возможно в наши неспокойные времена. — Ишер немного отстаёт, за него сорок или чуть больше. Скальд, насколько нам известно, в последнее время несколько продвинулся. Неожиданно безжалостный человек. У него в руках почти вся делегация Старикланда, что даёт ему около тридцати голосов, и примерно столько же у Барезина. В нынешнем положении эти четверо — главные претенденты.