Рассказы

   Мишка вытащил последний раз рвань и, уж не выжимая и неся ее в горсти так, чтобы с нее не капала капля, метнув взглядом на дверь, шагнул к машине. Он осторожно приблизился к широкому ремню и, протянув руку, мазнул по нем рванью; масленое место быстро взлетело вверх, но на ремень это не подействовало. Мишка мазнул еще, но и это оказалось бесполезным.

   Макарка, с замирающим сердцем и боясь дышать, следил за его движениями. "Что же он не скидается?" -- думал Макарка и уже представлял, как сейчас соскочит ремень, остановится фабрика, пойдет суета, а они свернутся здесь клубочком, и им долго будет не нужно выходить из ящика...

   Мишка было бросил весь ком на ремень, но ком сорвался и шлепнулся на пол. Мишка поднял его и, вновь протянув руку и сжав рвань в кулаке, изо всех сил стал ее выжимать. Масло потекло струею. Вдруг Мишка пошатнулся и прикоснулся к ремню; у ремня точно выросли руки, и что-то цепкое схватило мальчика за рубашку и быстро потянуло вверх. Макарка видел, как болтнулись его ноги, раздался дикий крик, потом что-то мягко стукнуло, хряснуло и ударилось в стенку, через которую глядел Макарка. Стена вздрогнула, что-то шлепнулось на пол, и все притихло...

   Макарка вскрикнул и бросился вон из ящика. Ящик опрокинулся, мальчик быстро вскочил на ноги и, весь дрожа, в ужасе крикнул:

   -- Мишка в ремень попал!..

   Одна за другою останавливались машины, и подбегали ткачи. Похлебкин, взглянув в паровую, метнулся стрелой в кочегарку и через минуту вернулся с паровым мастером, у которого посинели губы и лицо. Он спустился в паровую, а за ним полезли ткачи и шпульники.

   В паровой же как будто бы ничего не произошло. По-прежнему махала стальная рука, кружился маховик, танцевали шарики. Ремень, потрескивая и подрагивая, быстро бегал снизу вверх и сверху вниз. И только на стене у потолка было большое кровавое пятно, да множество крупных кровяных брызг повисло в других местах. А внизу, под главным приводом, валялась трясущаяся куча. Она не имела формы человеческого существа. Голова была раздроблена и сплюснута, рубашка изорвана, и наместо спины и плеч краснело кровавое мясо.

   -- Поди скажи, чтобы свисток дали! -- крикнул паровой мастер Митяйке и поспешно стал останавливать машину.

   Ткачи и мальчики стояли в стороне, испуганные, бледные, и не знали, что делать, а в дверь лезли новые лица.

   Раздался свисток, сначала хрипло, как будто бы он тоже не выспался, потом все звучнее залился, тревожа утреннюю тишину и поднимая всех спящих в неурочное время.

   Народ собирался изо всех углов. Вскоре в паровой были мастер, конторщики; все были перепуганы и бледны и плохо соображали, что произошло. Василий пришел в корпус одним из последних. Когда ему сказали, что это его сын попал в ремень, он стал бледен, как мука, глаза его блеснули, задрожали руки, и злобным голосом он воскликнул:

   -- Что же это он, подлец этакий, сделал!..

XVI

   Приехал частный пристав, следователь, доктор. Изуродованное тельце Мишки перенесли в кладовую, а потом отправили в часть; кровь вымыли горячей водой проходчицы из самоткацкой, паровую пустили вновь, фабрика пошла, а в конторе начался опрос.

   Макарку расспрашивали всех подробнее. Мальчик рассказал все, что знал. Следователь спросил:

   -- Зачем же он хотел это сделать, как ты думаешь?

   -- Очинно спать хотелось.

   -- И тебе трудно бывает?

   -- Всем трудно.

   -- Конечно, -- сказал доктор, -- набрали таких малышей, да заставляют в полночь подниматься... Конечно, не легко...

   -- Ми по закон... -- сказал мастер. -- У нас два смен... Шесть час работаит, шесть час спайть...

   -- Спят, да не высыпаются...

   Когда Макарку опросили и он стал выходить из конторы, мастер догнал его и проговорил:

   -- Ти, мальшик, в корпус не ходийть, ступай на спальня... там будешь.

   Макарка, услышав это распоряжение, побежал чуть не бегом в спальню. Придя в спальню, он бросился на постель и вскоре заснул как убитый и спал до двенадцати часов.

   Когда он проснулся и вспомнил, что произошло сегодня утром, он весь вытянулся и остолбенел. Не может этого быть! Но это было. Ему хотелось, чтобы это было во сне, но это было не во сне, и у мальчика упало сердце и грудь защемило тоской. Ему было невыразимо жалко Мишку; он представлял себе его мать, Матрешку, как они об этом узнают, и его начали душить слезы.

   К вечернему чаю его повела к себе Матрена и подробно расспрашивала, как все это случилось. Когда Макарка рассказал и ей, Матрена сообщила ему:

   -- Тебя на работу больше не пустят.

   -- Совсем не пустят? -- бледнея, спросил Макарка.

   -- Совсем. Говорят, мал очень и слаб; пусть, говорят, в деревню едет и еще подрастет.

   Испуг, вызванный словами тетки, мало-помалу разошелся, и сердце Макарки стало биться ровней.

   Если так, то что ж... это хорошо... Он поедет в деревню; а если его будут ругать, то он скажет, что его держать не стали: очень мал и слаб. Он забыл, что мать его не любила именно за его слабость и как ему самому часто хотелось быть большим и сильным. Теперь же слабость сделала то, чего жаждала его душа, и он радовался.