Рассказы

   После обедни управившаяся жена Клима, вместе со своим девятилетним сыном, придя на базар, долго ходила по рядам, отыскивая мужа, но Клима нигде не было видно. Она спрашивала про него у попадавшихся ей однодеревенцев, но те никто давно не видал его. Баба разыскала свою лошадь и нашла в ней только пустые мешки. Сердце в ней тревожно забилось.

   -- Все продал, а ничего не купил. Где ж он делся-то?

   И, подумав с минуту, она ответила самой себе:

   -- Не в трактир ли ушел с продажей чайку попить? Николка, пойдем.

   И она вместе с сынишкой отправилась к трактиру.

   Подойдя к высокому двухэтажному зданию, в котором помещался трактир, баба только было хотела подняться на лестницу, как из дверей показался ее муж. Он вышел, распахнувши свою шубенку; лицо его было красное, веселое, шапка сдвинута на затылок. Правой рукой он обнял, тоже распотевшего и раскрасневшегося, кума Селивана и о чем-то горячо рассуждал с ним. Сердце у бабы замерло: "запил" мелькнуло у нее в голове, и ноги ее подкосились.

   -- То есть... я тебе говорю... во всякое время... и больше ничего... -- лепетал коснеющим языком, шибко пошатываясь, Клим, спускаясь с кумом по лестнице. -- Если бы ты был мне... не кум, не друг, не приятель, тогда... дело девятое... а то ведь ты мне -- во кто!.. Эх!.. давай поцелуемся.

   И кумовья, снявши шапки, стали лобызаться.

   -- Что это вы, по рукам, что ли, об чем ударили, что целуетесь-то? -- подходя к ним, спросила баба.

   -- А, кумова жена! -- воскликнул Селиван. -- И ты на базар прибрела?

   -- Не вам одним гулять-то, надо и нам черед справить, -- сказала баба.

   -- Следует, право, следует! -- пробормотал Клим, скашивая один глаз на жену, и вдруг запел хриплым голосом и довольно несвязно:

   Погуляем и попьем,

   Во солдатушки пойдем, --

   Во солдатушки пойдем,

   Мы и там не пропадем.

   -- Не возьмут в солдаты-то, куды ты там годишься: из-под пушек гонять лягушек? -- проговорила баба. -- А ты вот что скажи: что же это ты, не кончимши дело, гулять-то пошел?

   -- Какое дело?.. Что не кончимши?.. У нас все дела покончены.

   -- Все покончено, а ничего не куплено: ни рукавиц, ни валенок, ни еще чего. Эх ты, хозяин!

   -- Ну, купим, об чем толковать-то?.. Все купим: и рукавицы, и валены, и печены, и жарены...

   -- Ну, так пойдем, чего же прохлаждаться-то?.. Уж пора... А то давай деньги, я одна все куплю, а ты ступай на телегу, где уж тебе таскаться со мной.

   -- Деньги? Изволь... получай деньги, -- проговорил Клим и, порывшись в кармане, вытащил оттуда рублевку и несколько медяков, которые и подал жене.

   -- А еще-то? -- спросила баба.

   -- Еще?.. Спроси еще у богатого мужика, а у меня нет больше: старосте отдал.

   -- Да как же так, родимый! -- чуть не взвыла баба. -- Что на них покупать? Мне почесть целковый дома отдать нужно: ономнясь, когда были попы, на молебен полтинник занимала, да за лето-то копеек на тридцать мыла набрала. Куда их потянуть-то?

   -- Куда хошь, туда и тяни, а нам некогда, -- сказал Клим. -- Едем кум!

   -- Едем девятый день, десяту версту...

   И кумовья, снова обнявшись, зашагали по базару; баба осталась на месте и, зажав в руку полученные от мужа деньги, уперла глаза в землю и остановилась как окаменелая...

   -- Мама! а, мама! -- дергая ее за рукав, проговорил Николка, -- а букварь-то с доской вы купите мне?

   -- Убирайся ты к шуту с букварем-то своим! -- вдруг окрысилась на мальчика баба. -- Какой грамотник выискался! На что тебе грамоту-то знать? Сбирные куски, что ли, записывать? Небось и так не растеряешь...

   Мальчик вдруг как-то съежился и вздохнул; две крупные слезы показались в его голубых глазах и как горошины скатились по румяным от мороза щекам наземь. С этими слезами из его головы вылетели и те надежды, которыми он жил эти дни.

   А народ, не переставая, двигался по базару толпою, входил в трактир и выходил из него. Шумные разговоры, веселые крики, брань, песни вылетали из уст людей и, сливаясь с божбой торговцев, пиликаньем гармоник гуляющих рекрутов и пением слепых и убогих, тянущих с самого утра по десяти раз подряд одни и те же стихиры, -- уносились далеко ввысь и, разливаясь в свежем осеннем воздухе, бесследно исчезали там.

   1898

БАБЫ

I

   В понедельник на Фоминой рано утром Влас Мигушкин вышел из своей избы. Это был мужик лет тридцати, среднего роста, прямой и крепкий, с светло-русой бородой и чистым взглядом голубых глаз. Помолившись на четыре стороны, он не спеша надел на голову картуз и пошел от своего двора вниз по селу, к речке, отделяющей их владения от наделов других деревень. В одной руке его было железное ведро, и он, слегка погромыхивая им и помахивая другой рукой, спускался под гору.