Рассказы

   -- Сейчас умереть! Очень хорошо... Хошь, в то воскресенье пойдем?

   -- Пойдем, -- согласился Макарка.

XII

   В следующее воскресенье Макарка, напившись у Матрены чаю, побежал к Мишке; Мишка как встал, так и ушел к отцу в кучерскую. Отец Мишки, Василий, высокий, жилистый мужик с бородою клином, ходивший всегда в розовой рубашке и холстинном фартуке, брал Мишку по праздникам к себе пить чай и давал семитку на ситничек. Мишка тоже отпил чай и сидел на отцовской койке и глядел, как отец с кучером режутся в шашки.

   -- Пойдем, Мишка? -- несмело спросил Макарка, боясь, как бы отец его не остановил.

   -- Пойдем! -- ответил Мишка, быстро соскальзывая с койки.

   -- Куда это? -- равнодушно спросил Василий.

   -- За ворота, -- сказал Мишка.

   -- Смотрите, не балуйтесь там, а то виски нарву.

   Ребята вышли из кучерской.

   -- Надо хлебца с собой взять, а то обедать-то не придется.

   -- Пойдем возьмем.

   Набивши карманы хлебом, ребята выбежали за ворота. Утро было радостное. Солнце, весело смеясь, поднялось довольно высоко; ему улыбались белые стены и зеленые крыши домов, а кирпичные краснели от конфуза, что они не могут так ответить на привет его лучей. Главы же церквей так и сыпали искрами от восторга. В воздухе плавал колокольный звон, а в глубине города волны этого звона казались особенно густыми и сочными. Они заглушали треск извозчичьих пролеток и топот шагов идущих по тротуарам людей. Люди тоже шли с веселыми лицами, нарядные дамы и барышни все больше в белом. Сияла Москва-река, на которой укрепляли купальню, и сновали редкие лодочки. Мальчишки, еле переводя дыхание от радости, взбежали на мост и торопливо, точно боясь на что опоздать, устремились дальше.

   Прошли улицу, которая тянулась за мостом на целую версту, и подошли к заставе. Эта застава обозначалась только двумя столбами и будкой. Около будки стоял городовой. Постройки за заставой пошли меньше. Тротуары кончились, и вместо мостовой пошло шоссе. По бокам шоссе тянулись узенькие, плотно утрамбованные дорожки, окаймленные такой травой, какая росла в деревнях на улице. Они сейчас же сошли с шоссе на боковые дорожки, и Макарка сказал:

   -- Давай разуемся?

   -- Давай.

   Они сели на траву и стали стягивать сапожонки. Связав сапоги за ушки, они перекинули их через плечо и, осторожно ступая освобожденными ногами, которые отвыкли от прикосновения к земле, побежали вперед.

   В стороне раскинулось кладбище, огороженное оградой, а ограду окружала луговина. Луговина была свежая, малопотоптанная, с мягкой, нежной травой, влажной от росы. Ребятишки бежали по траве, и восхищенный Макарка воскликнул:

   -- Как в деревне!

   -- Да, -- согласился Мишка.

   Макарка бросился на землю, растянулся навзничь и зажмурил глаза. И вдруг его поразило, что здесь в земле не было тишины, как у них в деревне. Она явственно гудела. Огромный город, полный движения и суеты, передавал по земле свой гул, и этот гул заглушал все те шорохи в траве, которые обычно слышатся молодому чуткому слуху на деревенском лугу.

   Макарка невольно вскочил и поглядел на этот шумевший и гудевший город.

   А в городе продолжали сыпать искрами главы церквей, разливался колокольный звон, вздымались красные трубы. Некоторые и сегодня, несмотря на праздник, дымились, и их густой темно-сизый дым тянулся в сторону, как хвост плети, которой замахнулась невидимая рука на людей, живших в городе.

   -- Мишка, отчего это дымятся трубы? Нешто там и в праздник работают? -- спросил Макарка.

   -- Не работают, а паровые топят. Их загасить нельзя. Похлебкин говорит, что если загасить, то только разжечь обойдется сто рублей.

   -- Как дорого!..

   -- Да, дорого... Тут все дорого. Отец говорит, что в Москве одна лошадь стоит, что у нас двадцать... По-купечески.

   -- Отчего это все так неравно? -- задумчиво спросил Макарка.

   -- Так богом установлено: кому купцом быть, кому мужиком, а кому господином.

   -- А мы не можем в господа выйти?

   -- Как ты выйдешь? Господа ученые, и у них земли много, а мы что?

   -- Вот если денег найтить мно-о-го, будешь тогда господином?

   -- Купцом будешь, а господином нельзя. В господа царь жалует.

   -- А кого царь больше любит -- купцов или господ?

   -- Господ. Господа к нему ближе. У нас вон есть барин, он в Питер к царю ездит, а купец-то сам перед ним без шапки стоит. Господ царь крестами да палетами награждает, а купцам только медали да орлы.

   -- А орлов где, на шее носят?

   -- Не знаю... Медали так на шее. Отец говорил -- одному купцу царь чугунную медаль повесил, три пуда. И он без нее никуда показываться не мог... так и притворялся больным.

   -- За что же?

   -- Говорят, очень народ притеснял. Заводы большие, народу тыщи, а распорядку никакого.

   -- Все хозяева народ притесняют.

   -- Хозяева да еще мастера с приказчиками.

   -- Трудно жить на фабриках! -- вздохнув, воскликнул Макарка.

   -- Везде трудно -- и в лавке, и в трактире, и в ученье. У нас одного мальчика в пекарню отдали, а он взял да убежал. Отодрали его да опять послали, а он опять убежал. Так в подпаски и отдали.

   -- В подпаски последнее дело.

   -- Чем же, все равно... -- заметил Мишка.

   -- Очень отпетые выходят; я с одним дорогой ехал. Вот угар!..