Созерцатель. Повести и приТчуды

В гостинице я с почтением раскрыл рукопись месье Боннэ. Там попадались и пустые страницы, и можно было предположить, что на этот раз на вершине Фудзи в голову автора не приходило ничего, достойного увековечения. И, как ни странно, это вызывало уважение: как часто мы кичимся мыслями, которые кажутся нам необыкновенными и не высказываемся из опасения быть непонятыми или, что еще хуже, быть понятыми неточно.

Вот некоторые из записей месье Боннэ:

«Самонадеянность науки, как, впрочем, и всего остального, почти всегда вызывает смущение и скепсис. Смущение оттого, что я лишен амбиций, которыми наука оделяет всякого, кто вступает в царство ее колдовских иллюзий. Скепсис вызывается тем, что, как я помню, именно наука ответственна за все большее вторжение искусственности в нашу реальную жизнь. Экспансия и агрессия неживого не возбуждает чувства благодарности, потому что обратной стороной иллюзии могущества является страх».

«Красота — духовная польза. Польза — телесная красота. Совершенство — соединение того и другого, и тогда оно оказывается практически ненужным, как пирамида Хеопса или идолы о. Пасхи, но именно благодаря своей ненужности существуют».

«Большинство людей, если оно большинство, беспринципно. Принципиальным может быть только одиночка. Это нравственный аристократизм, но о нем не знают, потому что вокруг царит демократия».

«История бытийственна, а бытие истории — мы сами. История обладает некоей правдой факта, но сам факт правдой не обладает и даже не ведает, что это такое — бытие. Бытие, факт, история могут соединиться в человеке, но человек признает факт, переживает бытие и отвергает историю. В этом случае он лишается правды истории, которая одевает голое бытие человека в одежды смысла».

«Принцип — навязчивая идея беспринципности. Беспринципность постоянно стремится к принципу, но не достигает его».

«Нет ничего такого, ради чего стоит специально ехать, чтобы посмотреть».

«Остроумие — непрактично, поскольку практическое — скучно, но скука — питательная почва остроумия, и чем жирнее, тем острее».

«Ум — практическое использование интеллекта. Интеллект — теоретическое обоснование ума. Но иногда так далеко от теории до практики!»

«Всякий бред — это модуль, помноженный на алгоритм».

Два дня спустя я вернул тетрадь Асаи Сэйбо.

— Благодарю вас, — сказал я, — это было любопытно узнать. Но я ошибался, я думал, это действительно фукувадзюцу, а теперь вижу, что это мандзай. От этого гравюры автора и стихи не перестанут мне нравиться. Более того, я убедился, что ради этого стоило подниматься на Фудзи сто тысяч раз. Скорее всего, графическое и поэтическое искусства месье Боннэ были крыльями, с помощью которых взлетала его бестелесная мысль.

— Я согласен с вами, — ответил Асаи, — но меня смущает одно обстоятельство. В реальности месье Боннэ вел записи в тетради почему-то на немецком языке, а тетрадь, бывшая у вас, это вольный французский перевод одного японца, который готовился к экзаменам в Сорбонну. И, кажется, подлинник он увез с собой в Париж. Я полагаю, что в этом случае при переводе что-то утеряно и на самом деле все мысли были много глубже.

— Надеюсь, что так оно и есть, — согласился я, — и пусть эта надежда будет нашим общим утешением.

Асаи и я улыбнулись друг другу и одновременно вспомнили о несчастном Боннэ, который то и дело взбирается на вершину, чтобы подумать о том, о чем он мог просто написать внизу, у подножья Фудзи.

ЕСЛИ ТЫ ПРИДЕШЬ

Ты приходишь из будущего и оказываешься в прошлой жизни. Ее мелодии звучат для тебя впервые, и ты привыкаешь, как все они, к убаюкивающему тембру. Лица вокруг тебя устойчивы, как предметы, и безлики, как вечность. Но не обольщайся, ибо ты пришел не вовремя, как совесть. Они вовлекают тебя в их заботы, чтобы ты не занялся своими делами, которых они не поймут, потому что музыка твоих сфер кажется им квадратной. Ты чужой в их жизни, невольный пленник, добровольный раб. Восставать бесполезно, ты не знаешь своего владельца, не сможешь увидеть своего господина. Ты живешь не своей жизнью, ты живешь их жизнью, и потому нет тебе ни осуждения, ни оправдания. Но они тебя не отпустят, ты им нужен, им без тебя страшно, они чувствуют, что их жизнь без тебя уходит капля за каплей, и каждая капля отравлена подлостью их бытия. Ты пытаешься распознать людей, пришедших вместе с тобой, но ты не узнаешь, потому что каждый приходит из своего будущего, которое никогда не наступит. Современность — преступление против будущего, и ты оказываешься связан бессловесной клятвой круговой поруки. Уйти из жизни добровольно — значит подтвердить их правоту, которой у них нет. Остаться среди них — значит придать им смысл, которого они лишены. Ты можешь выбрать отказ от выбора, если захочешь. Их громкие слова полны пустоты, а тихие наполнены завистью. Не вслушивайся, это мертвый язык, а твоя музыка звучит за стеной. Тот, кто играет, играет не для тебя, ты случайный свидетель, и потому не вовлечен. Будь мужествен и спокоен, если пришел. Или не приходи вовсе.

JETÉE [147]