Созерцатель. Повести и приТчуды

Эту неправдоподобную историю рассказал мне Шамиль Шлиман, знаменитый татарин из Нижнего Тибета, во время случайной встречи на Багамах, где я регулярно проводил один из двух ежегодных отпусков. Некогда Шлиман был моим сокурсником в Форд-бридже и отличался искристым воображением, бесподобным темпераментом и совершенно необъяснимой в нем верой в чудо. Такому человеку трудно жить в физике, и Шлиман, отдавшись археологии со всей страстью и со всем состоянием, на долгие годы пропал из вида в поисках исчезнувших цивилизаций. Я же занялся расщеплением элементарных частиц на еще более элементарные. Я люблю татар, в них есть природная основательность, но в присутствии Шлимана еще в студенческие годы мне было как-то не по себе, как будто он сомневался в элементарности тех частиц, которыми я занимался. И все-таки он оказался прав. Тем более был я рад видеть жизнерадостного бородача в зените и блеске славы. Незадолго до этого ему удалось откопать огромный древний город на северо-западе евразийского континента, именно в том месте, где, по мнению ученых, цивилизация никогда не была возможной. Обширная заболоченная территория, которую даже птицы избегали в своих навигациях, непрерывно источала зловредные миазмы, уничтожавшие самые признаки жизни. По всем законам эволюции и здравой логики поиски были бессмысленны, люди никогда не могли бы жить в тех местах. Но Шлиман, фанатик археологии, обладал, по-видимому, дьявольским везением. Он открыл город под пятиметровым слоем вонючей жижи, и мир был потрясен невероятной сенсацией.

Об этом он и рассказывал, когда мы сидели на террасе прибрежного ресторана. Вид открывался сказочный, особенно в послеполуденные часы. Бледно-сиреневая гладь океана казалась дремлющей и рождала томительное чувство утраты незнания. Откуда-то снизу доносилась негромкая, сдержанно-пламенная испанская речь. Я прислушался: горничная отеля, удивительно красивая мулатка, разговаривала со своим женихом, шофером грузовика. Этого парня я видел раза два и понял, что он слишком грубоват, чтобы по достоинству оценить пугливую трепетность и одновременно божественную смелость этой девушки. Вчера, во время воскресного купания, мы с ней поболтали вдоволь, она много смеялась, когда я пытался объяснить ей характер и поведение элементарных частиц, а я смотрел на ее сладостные губы, на жемчужную белизну зубов, и в груди моей вспыхивали радужные сполохи. Доносившийся снизу разговор был неразборчив, но в речи девушки я уловил negative rotunda и порадовался непонятно чему.

— Да вы не слушаете меня! — прорвался ко мне голос Шлимана.

— Извините, Шамиль, — смутился я, — я отвлекся, но все уловил. Вы рассказывали, как откапывали древний город Питтсбург.

— Не Питтсбург, а Петербург! — рассмеялся Шлиман.

— Пусть так. Но я никогда не слышал этого названия. Вы помните блестящие лекции профессора Гроувза, он ни словом не обмолвился об этом городе, почему? И если бы не фотографии раскопок, трудно было бы поверить, что история не сохранила никаких упоминаний о вашем Петербурге.

— Все объяснимо, — сказал Шлиман. — История, как и человек, обладает развитым чувством стыда, и потому наиболее неприглядные или преступные свои деяния стремится скрыть.

— Возможно, — согласился я, — хотя и маловероятно. Вы помните, какие ожесточенные битвы разгорались между историками по поводу происхождения мифов о Гитлере и Сталине? И в конце концов было с неопровержимостью установлено, что этих людей никогда не существовало, и даже свидетельские показания и воспоминания оказались чистейшей выдумкой, аберрацией памяти.

— Да, — кивнул Шлиман, — и это тоже подтверждает мое положение о присущем истории чувстве стыда. Побольше бы ей чувства юмора!

— А этот ваш Питтс... простите, Петербург не может оказаться мистификацией? Вы знаете, при современном состоянии техники...

— Исключено. И классические методы датировки, калий-аргоновый и радиоуглеродный, и современные показывают одну дату: Петербург окончательно погиб в конце двадцать первого столетия. Он просуществовал около четырехсот лет.

— Скажите, Шамиль, а этот город стоил того, чтобы его раскапывать? Тем более, что это было, по-видимому, чертовски трудно в условиях тамошнего биотопа. Если я правильно понимаю, это было самое губительное место на земле, где могли существовать лишь простейшие организмы.