Созерцатель. Повести и приТчуды

У меня щемит сердце, когда я вспоминаю его загадочную улыбку, когда смотрю внутренним беспощадным оком на свою судьбу — крошечный островок в море густой булькающей мерзости. Она полнится, растет, и скоро и места не останется даже для пятачка деревянной ноги.

— Хуай, где ты?

ПТИЦА ВОМИ

Когда я поведал приятелю о преследующих меня проблемах выбора, повергающих в отчаяние, он рассмеялся:

— Мне бы твои заботы! Если я не знаю, как поступить, я иду и спрашиваю птицу Воми.

И видя, что я молчу, приятель добавил:

— Птица Воми никогда не ошибается и дает правильный совет, независимо от размеров проблемы, будь то неоглобализм или выбор диеты на время великого поста.

Я согласился. Моя доверчивость ко всякой новизне превосходит любое разочарование. Разочарование преходяще, доверчивость вечна.

Хозяин птицы был, по-видимому, богатым сумасшедшим: все в его квартире — стены, полки и даже потолок — было занято часами разных эпох, стилей, конструкций, скоростей и так далее. И вся эта чудовищная коллекция тикала, скрипела, позванивала, но сам хозяин был глух — инкрустированный рожок висел на цепочке жилета.

Естественно, услуги птицы были платными — в прихожей на стене взывал к благодарности ящик с узкой прорезью для монет. Я кивнул. Люблю все, за что приходится платить. При этом ответственность лежит на другом. Бесплатны только образование и врачевание, потому что в результате не получаешь ничего, о чем стоило бы пожалеть.

Старик приставил рожок к своему волосатому уху, сунулся ко мне, и я проорал, что нуждаюсь в совете. Старик мелко закивал, и мы прошли в гостиную. Она тикала, скрипела, подмигивала и суетилась стрелками и маятниками. Посередине на массивной подставке стояла высокая и широкая клетка с птичьей мебелью — жердочками, сухими ветками, поилками, колокольчиками и яркими елочными шарами. Птица Воми напоминала герб Российской империи — размером с курицу и с двумя головами, которые терпеть друг друга не могли и отворачивались. Я оглянулся на хозяина.

— Понимаю, понимаю, — улыбнулся приятель, — интимный вопрос — интимный ответ, так сказать, тайна исповеди.

И он увел хозяина на кухню.

Воми говорила только левой головой, а правая, по-видимому, размышляла, потому что неожиданно и резко моргала, закатывала глаза и открывала клюв с узким розовым языком. Голос птицы был скрипучим, но рассуждения весьма основательны. Через полчаса я верил ей без тени сомнения.

Месяц спустя я был совсем спокоен и уверен в себе, прибавил в весе, по ночам спал крепко. Я настолько пристрастился к разговорам с птицей Воми, что, кажется, не мог и пары дней прожить без ее советов. Правда, это обходилось мне в кругленькую сумму, и пришлось найти дополнительную работу, но все окупалось уверенностью, без которой и камень не лежит на дороге.

Но все имеет свой конец, кроме того, что кончается иначе.

Когда в правительстве произошли значительные перемены, я узнал, что птицу Воми и ее хозяина истребовали в столицу. Теперь они тикают там со всеми своими хронометрами. Я-то сразу понял, в чем дело. Пусть кто-нибудь другой верит в новое мышление и конструктивные концепции. Я знаю, что за каждым замечательным проектом правительства кроется мудрый совет птицы Воми. Да продлятся ее дни.

1985–87

ПТИЦЕЛОВ (глава из книги)

In rerum natura[149]

Поначалу ничто не предвещало ничего хорошего. Всё так и началось. Как было. В школе, помню, стоял у нас зеленый одноместный корпус истребителя военного времени без плоскостей, и мы на нем отрабатывали первые детские навыки. Далее мой друг, превосходный пианист и авиатор, врезался в сопку в мурманских северах. А лет сорок семь тому назад в Мурманске зимой прямо на озеро аварийно сел пассажирский. Хвост отвалился. Одного пассажира выбросило в сторону. Когда подбежали к нему, он не шевелился. Однако оказался здоров, но мертвецки пьян, его приятели накачали еще в Ленинграде, и он не сразу сумел разобрать, что же стряслось. Затем бывали и другие события, и я стал бояться этих металлических птиц.

Но по морю пилить было бы муторно и заморочно, и обо всём, что возможно, я начал выяснять, как дела с авиацией. Меня успокоили, что с высоты десяти тысяч метров никто живым до места не добирается. Самые трогательные моменты — это взлет и посадка, но и они, в случае чего, неблагополучно завершаются в три секунды или чуть дольше, если повезет. Я позвонил своему приятелю, бывшему штурману, давно осевшему на земле, и он обещал, что воздушный эшелон будет чистым до самого Лондона.

Короче, мандраж начался сразу, как только жена привезла меня в аэропорт. Как мог, я пытался утешить ее полупеснями: «А я как курва с котелком по шпалам, по шпалам.... Не ходите, дети, в Англию гулять» Какие-то японские туристы высаживались из автобуса, подозрительно спокойные. Я всматривался в них, пытаясь что-то угадать или предвидеть. Тщетно. Они были, как всегда, непроницаемы и отводили от меня глаза. Неужели ничего не боятся? Или все-таки что-то подозревают?