Стечение обстоятельств

Виктория Токарева Стечение обстоятельств

* * *

Работник четыреста восемьдесят третьего почтового отделения Клавдия Ивановна Прохоренко, а точнее — тётя Клава — почтовичка, дождалась конца рабочего дня и пошла в гастроном.

Гастроном был в том же доме, что и почта, только с другой стороны, а с третьей и четвёртой сторон размещались: химчистка, комбинат бытового обслуживания, столовая и парикмахерская с косметическим кабинетом.

Такие удобства воздвигли рядом с общежитием для студентов-иностранцев, чтобы не бегали туда-сюда по всему городу, а все у них было под рукой: и почта, и парикмахерская.

Тётя Клава вошла в гастроном. Студенты в пёстрых одеждах бродили, как озябшие заморские птицы, и, глядя на дымно-курчавые головы негров, тётя Клава думала: «На что им парикмахерская? Их хоть причёсывай, хоть не причёсывай…»

Мясной отдел был беден в конце дня. Импортные куры в красивых целлофановых пакетах выглядели такими каменно промёрзшими, будто их забили до нашей эры и хранили до сегодняшнего дня в районе вечной мерзлоты.

Тётя Клава обвела прилавок скучным взором и поехала на базар.

Базар всегда волновал её, как когда-то в молодости волновала танцплощадка: возможностью выбора и ожиданием удачи, счастливого случая. И сейчас, входя под своды Черёмушкинского рынка, тётя Клава испытала забытое теснение в груди.

Базар встретил её щедрой осенью, хотя за порогом стояла грязная авитаминозная весна.

Сразу при входе начинались цветы. Они существовали в вёдрах с водой, совершенно обособленные от своих заземлённых хозяев.

Поговаривали, что цветы эти поморожены, что лукавые хозяева смачивают их в специальном растворе, и цветы вянут в ту же секунду, как только их приносишь домой. Может, это и было правдой. Но, глядя на пионы и розы, на их хрупкую живую нежность, трудно было себе представить, что эта красота кончится, иссякнет когда-нибудь.

Мяса на базаре не было. Видимо, колхозники все продали с утра, сдали весы и уехали к себе в деревню. Тётя Клава долго бродила среди прилавков без дела, потом купила кулёк тыквенных семечек и направилась к выходу.

У самых дверей ей повстречалась высокая худая баба в расстёгнутом ватнике. Из-под ватника, вытянув шею, выглядывал цыплёнок. Он был грязный, облезлый, походил на маленького спившегося орла.

— Сколько стоит этот гусь? — спросила тётя Клава и сняла с губ шелуху от тыквенных семечек.

Баба внимательно оглядела тётю Клаву от шапки, украшенной лисьим хвостом, до туфель на микропоре и сказала:

— Сами вы, гражданка, гусь…

* * *

В автобусе все места оказались заняты. Тётя Клава строго оглядела пассажиров, ожидая поймать чей-нибудь виновато бегающий взгляд. Но пассажиры сосредоточенно читали газеты или, глядя в запылённые окна, просматривали в уме свою жизнь.

Тётя Клава встала поустойчивее и тоже стала смотреть перед собой с независимым видом. В её напряжённых глазах отчётливо читалась гордость, настоянная на обиде.

Обида была не в том, что все сидят, а тётя Клава стоит. Это мелочь. Обидно было, что тётя Клава стоит единственная во всем автобусе. Только ей и не хватило места. И так было всегда.

Наверное, Господь Бог задумал тётю Клаву как неудачницу и все пятьдесят лет, которые она жила на свете, не позволял ей отвлекаться от своего первоначального замысла.

Если тётя Клава влюблялась, обязательно не в того, хотя «тот» мог стоять рядом. Если болела — обязательно с осложнениями. Если стояла за чем-нибудь в очереди, то это «что-то» кончалось прямо перед ней. И если бы когда-нибудь реваншисты развязали атомную войну и скинули на город атомную бомбу, то эта бомба попала бы прямо в макушку тёти Клавы.

В автобус вбежали парень и девушка и стали подле тёти Клавы. Этим было все равно, есть места или нет. Парень тут же взгромоздил правую руку на плечо девушки, и его острый локоть нацелился прямо в ухо тёти Клавы. Такая бесцеремонность неприятно волновала. Было напряжённое ожидание, как перед анализом крови, когда тебе должны ткнуть иголкой в палец.

Автобус свернул и чуть накренился, и молодой человек тоже накренился вместе с автобусом, и его локоть плавно лёг на голову тёти Клавы.

— Нельзя ли поосторожнее? — с готовностью, будто только этого и ждала, спросила тётя Клава.

Парень мельком посмотрел на неё, сказал «извините» и отодвинулся. Девушка тоже мельком посмотрела на тётю Клаву, и в её быстром доброжелательном взгляде можно было уловить: «Неужели не скучно быть такой толстой и носить такую шляпу?»

* * *

Тётя Клава пришла домой, вытащила цыплёнка из сумки. Его лапы были перевязаны красной сатиновой тряпочкой.

Она развязала узел, размотала тряпку и поставила цыплёнка на ноги. Он свалился на бок. Тётя Клава снова поставила его, но он снова лёг, безучастно смотрел над собой круглым оранжевым глазом.

Тётя Клава постояла над цыплёнком и пошла звонить подруге Зинаиде. Зинаида тоже была почтовичка, сидела на коммунальных услугах.