Студенты и совсем взрослые люди

– Что, дядя, колосники горят? – небрежно пошутил Фима, шаря по карманам плаща. – На вот, держи, – не найдя мелочи, он сунул в дрожащую руку ханурика рубль. – Хватит потушить?

– Да-да, хватит. Благодарствую, вот спасибочки. Слушай, командир, вот ещё.

– Фил, ты скоро? – ребята остановились, поджидая отставшего Фимку.

– Сейчас, ребята!

Фимке удивительно шла новая оправа очков. Вылитый Бадди Холли.

– М-мужик, может, угостишь сигареткой? – тихо пробубнил проситель, повернулся вполоборота к Фиме и сунул правую руку в карман куртки. И как-то весь напружинился, словно его в живот ударили.

К ним быстро подошёл Яктык.

– Фима, пойдём.

Мужик ещё сильнее согнулся и отвернулся. Яктык прищурился.

– Иди-иди, Фима. На, возьми мои. Ну же, – не сводя глаз с пьянчужки, Яктык протянул тому пачку сигарет и слушал шаги Фимы. И тут же добавил деревянным, мёртвым шепотом: – Не вздумай.

Мужик замер. Поднял глаза. Левой рукой взял сигареты. Правая так и осталась в кармане.

– На опохмел. Рублик. На опохмел… Пойду я. Пойду, покурю. Теперь покурю заграничных.

Развернулся, подошёл к облупившейся стене шалмана, где возле урны в сиротливой авоське стояли пустые бутылки. Поднял авоську, ещё раз глянул на Яктыка, постоял, потом вразвалочку пошёл прочь и скрылся за углом. Ещё пару раз звякнуло стекло. И всё.

Яктык догнал смеющихся друзей, посмотрел на их весёлые лица, послушал и красиво, заливисто захохотал удачной шутке. Только глаза его были словно пеплом сухим присыпаны.

За рюмочной, на видавшей виды лавочке, спрятавшись от приблудного ветра, сидел Славка Штыров, медленно курил ненашенскую сигарету, слушал, как противно шумит кровь в ушах, и всё никак не мог унять дрожь в руках. Он так и не успел зарезать очкарика.

Проводили друзья Фимку, заобнимали всего, Лида с Зосей помадой ему все щёки нарочно отметили, чтобы Фимке приятно было, потом дошли до двухэтажного дома, откуда уже разошлись гости. Свадьба закончилась. Яктык торопился – ему с утра понедельника надо было уже зайти в пароходство.

– Ну что, будем прощаться? – он как-то вымученно улыбнулся Лиде. – Ребят, вы шагайте, я тут с Лидой.

– Давай, Яктык, – Алёшка обнял брата. – Держись.

– Угу. Прорвёмся, брательник.

– Витя, Витя, – Зося подступила к Виктору Трошину, встала на цыпочки и быстро поцеловала. – Спасибо тебе. Спасибо за всё.

– А как же. Ну. Ну всё, ребят. Давайте, удачи. Берегите себя, ребятки.

– Вить, может, проводить тебя?

– Нет, ребят. Не надо. Я сам. Не люблю.

– Я провожу, – тихо и отчётливо сказала вдруг Лида. – Ещё раз поздравляю. Вы – замечательная пара. Счастья, ребята. Берегите себя.

Алёшка и Зося медленно вошли в подъезд. Послышались шаги по деревянной лестнице. Потом загрохотали бегом. Ребята дурачились. Такие молодые.

– Ну? Пошли? – Лида подняла воротник плаща. Ей почему-то стало немного зябко.

Яктык кивнул. Сжал губы. На щеках сразу проступили такие милые ямочки. Упрямый лоб. Серые глаза. Белый чуб. Совсем седые виски. Почти незаметно. Только внимательному глазу. Лида в ту секунду всё видела. Всё запоминала.

– Давай руку, – Лида обошла стоявшего столбом Виктора, взяла его под левую руку, чуть прижалась. – Пошли.

До станции было идти минут пятнадцать. Электричка отходила через сорок минут. А они молчали. Не видели друг друга столько лет и молчали. О чём им было говорить, когда уши помнили все слова, глаза видели то, что другим никогда не видано было, а губы помнили вкус тела? Шли и просто чувствовали так давно, надёжно, навсегда забытое тепло друг друга. Лидины глаза блестели. Она смотрела чуть выше горизонта – туда, где над крышами маленького, заросшего сиренью городка протянулись оранжево-золотые облака, похожие на хвост Жар-птицы.

Потом они стояли возле первого вагона пустой электрички – вечером воскресенья народ не ехал в Ленинград. Из кабины машиниста постоянно выглядывал Пашка Горохов – муж Алки Гороховой из галантерейного отдела. Делал вид, что не подглядывал.

Яктык смотрел в глаза Лиде. Лида смотрела в глаза Яктыку. Но это молчание было громче всех слов. Зашипела пневматика, и состав словно вздохнул «на дорожку». Виктор Трошин, Винсент, Винс, Яктык встал на подножку.

– Ну что, Витя, прощай?

– Прощай.

– Опять пропадёшь – как всегда – навсегда?

– Не знаю.

Лида улыбнулась. Женщины лучше переносят такие минуты.

– Ты это здорово придумал – с Гришкой. Я и не думала, что он будет так на Жорку похож.

– Да.

– Ну хорошо. Ладно, Витя.

Она захотела поцеловать его.

Знаете, есть такой особый женский прощальный поцелуй. Не длинный, жгучий, как затяжное падение в пропасть, от которого душа взрывается, и не мгновенно-постный, клеймяще-дружеский, нет. Принявшие прощальное решение женщины любят целовать своих непутёвых возлюбленных не коротко, не длинно, а так… по-особому мягко. Есть всё-таки в них какая-то особая чёрточка – так поцеловать, чтобы не оставить никаких надежд, чтобы всё расставить по полочкам, чтобы всё было понятно по одному поцелую, но… Но в то же время так сладко, чтобы не забыл. И кто их поймёт после этого?

Вот именно так и поцеловала она Виктора.