Том 9: Триумф и трагедия Эразма Роттердамского; Совесть против насилия: Кастеллио против Кальвина; Америго: Повесть об одной исторической ошибке; Маг

Впрочем, его способность наблюдать уже была развита, но находилась как бы в потенциальном состоянии и проявлялась лишь в редкие мгновения: «То, что я видел, я наблюдал внимательно, и под покровом тех неуклюжих природных свойств во мне уже росли смелые мысли и воззрения, далеко выходящие за пределы моего возраста».

Но эти счастливые мгновения касались лишь внутренней жизни подростка. Учителя едва замечали их, и Монтень ни в коей мере не упрекает их за то, что они его недооценили. Более того, он сам дает суровый аттестат своей юности: «Мой дух был ленив и двигался вперед лишь тогда, когда его поощряли; моя способность соображать развилась поздно, находчивость была слабая и особенно сильно я страдал из-за невероятно скверной памяти».

Известно, что наибольшие мучения школа всегда создает одаренным детям, способности которых она своими сухими методами не в состоянии разработать так, чтобы они плодоносили. И если Монтень целым и невредимым ушел из этой тюрьмы своей юности, то произошло это лишь потому, что он, как и многие другие — Бальзак прекрасно описал это в «Луи Ламбере», — нашел тайного утешителя и советчика: художественную литературу.

Подобно Луи Ламберу, однажды попав под чары свободного чтения, он не может оторваться от него. С восторгом читает юный Монтень «Метамор<)юзы» Овидия, «Энея» Виргилия, драмы Плавта в оригинале. И это понимание классических произведений, так же как мастерство, с каким он владеет разговорной речью на латинском, приносит удивительным образом в коллеже плохому и вечно сонному ученику славу.

Среди учителей коллежа — Жорж Бушанан[278], человек, сыгравший позже в истории Шотландии значительную роль — автор высокоценимых тогда латинских трагедий; в школьных спектаклях Монтень очень удачно играет и в трагедиях Бушанана, и в трагедиях других авторов. Он превосходит других исполнителей модуляционными способностями голоса и с детства в совершенстве освоенным знанием языка.

Воспитание не поддающегося воспитанию мальчика формально завершено к тринадцати годам, и с этих пор на протяжении всей своей жизни Монтень становится ее учеником и учителем.

После школы, после коллежа тринадцатилетнему мальчику, похоже, дается некоторое время на отдых в отцовском доме, прежде чем его отправят изучать юриспруденцию в университет Тулузы или, возможно, Парижа. Во всяком случае, он сам рассчитывал на двадцатом году полностью завершить свое образование: «Что касается меня, то я думаю, что наша душа к двадцати годам уже становится такой, какой должна стать, и что далее она развивается сама в соответствии со своими способностями… Мне очевидно, что после моих двадцати лет как мой дух, так и мое тело, скорее, стали ослабевать, чем усиливаться, скорее, отставать в своем развитии, чем прогрессировать в нем».

Портрет молодого Монтеня не сохранился. Но сам себя он описывал на протяжении своей жизни много раз с такой тщательностью и проницательностью, с таким удовольствием, что, доверяя его правдолюбию, можно получить о его внешности достаточно полное представление. Ростом Монтень, как и его отец, поразительно мал, что он считает недостатком и о чем сожалеет, поскольку эти несколько дюймов ниже среднего роста, с одной стороны, делают его заметным, а с другой стороны, отрицательно сказываются на его значительности при посещениях высшего общества.

Но многое другое в молодом дворянине привлекательно. Крепкое, здоровое тело, нежные черты лица, узкий овал с тонким носом, каждая линия которого изящно очерчена, ясный лоб, красиво изогнутые брови, полные губы, каштановая бородка, с каким-то тайным умыслом затеняющая их, — вот портрет, который молодой Монтень предлагает миру. Глаза, необычные своим сильным, всматривающимся блеском, в те времена, вероятно, в его взгляде не было еще легкой меланхолии, она появится на портретах более позднего времени.

По его собственному замечанию, он был в соответствии с темпераментом если не очень живым и веселым, то, по крайней мере, спокойным и уравновешенным. Для рыцарских добродетелей, для увлечения спортом и играми, требующими физических усилий, ему недоставало подвижности и живости своего отца, который и в шестьдесят лет мог, опираясь на свои кулаки, перемахнуть через стол и, перепрыгивая через три ступени, бегом подняться по лестнице своего замка.

«Подвижным и ловким я не был никогда. В музыке, или пении, или в игре на каком-нибудь инструменте мне не смогли ничего преподать, у меня нет никаких музыкальных способностей. В танцах, в игре в мяч или с кольцами я никогда особенно не отличался. Плавать, прыгать через препятствия или в длину, фехтовать я совершенно не умею. Мои пальцы так неловки, что я сам не могу прочесть, что написал, я не могу как следует сложить письмо. Никогда не мог я очинить перо или оседлать свою лошадь, выпустить сокола или обращаться с собаками, лошадьми, охотничьей птицей».