Трень-брень

– Зачем ты уехала с Севера? Там тебя, наверное, меньше дразнили.

– Одинаково. Просто там меньше народу. А уехала потому, что в школу. Где мы раньше жили, там школа была, там большой поселок. Сейчас моих папу и маму перевели в океан. А мне либо на Диксон, в интернат, либо сюда, к бабушке. Мы решили – пусть я лучше сюда поеду.

Они опять помолчали.

Воробьи, видя такое дело, взялись за охоту. Ведь как ни говори, свой желудок гораздо требовательнее чужого горя. Пустились мух ловить. Роскошные осенние мухи гудели и нахально кусались.

Аркашка поймал одну муху с выпученными глазами, оторвал ей крылья.

– Мухи гады! Мухи гадят! Мухи мучают людей! – пропел он.

Ольга подняла опавший лист, разгладила его на колене.

– Почему опавшие листья никто не называет падалью?

– Они красивые.

– Но ведь они тоже рыжие.

Аркашка задумался.

– Ха, – сказал он. – Осенью все листья рыжие. Все, понимаешь? Если бы все люди были рыжими, никто бы на тебя и внимания не обратил. Стань как все и живи себе преспокойно. Слушай, давай мы все-таки тебя перекрасим.

– Чтобы перекраситься, в парикмахерскую идти нужно.

– В парикмахерской не перекрасят. Ты еще несовершеннолетняя. Тебе сколько?

– Двенадцать.

– Прогонят.

– А как же тогда?

Аркашка подумал. Когда он думал, то втягивал голову в плечи. И чем крепче думал, тем глубже втягивал голову, словно старался плечами заслонить свои горемычные уши.

– У нас в квартире одна тетка живет, Зоя Борисовна. У нее всяких красок навалом. Я у нее стяну что-нибудь подходящее. Тебе какой цвет?

– Лучше бы черный, – сказала Ольга.

Аркашка помчался домой.

Ольга взяла книжку из Аркашкиного тайника, развернула. Стала читать:

«Велик ваш грех перед Господом нашим. Мерзкие отродья дьявола бродят по нашей планете, оскверняя образ Божий, по которому он создал нас с вами. Я, ребята, имею в виду рыжих. Разве этот богомерзкий цвет волос был у наших прародителей, некогда изгнанных из рая? Нет, и тысячу раз нет! Рыжий цвет пошел от дьяволицы Лилит…»

Ольга застонала, рванула себя за волосы.

– За что? – сказала она. Сгребла книжки в охапку и запихала их обратно в тайник, словно в печку. И привалила камнем.

Прибежал Аркашка с красивой черно-белой коробкой в руках.

– Будешь как Кармен. Вот. «„Суппергаммалонель“ черный, – прочитал он надпись на коробке. – Подкраска для волос. Дает черный глубокий цвет с блеском. Нетоксична. Укрепляет корни волос. Придает волосам пышность. Одновременно является средством от облысения. Особо рекомендуется при раннем поседении. Подкраска легко смывается».

Ольга взяла коробку.

– «Нашей фирмой выпускается „Суппергаммалонель“ всех цветов и всех существующих в природе оттенков. Тем самым фирма пытается разрешить большую гуманистическую проблему – цвет и настроение, цвет и жизненный тонус, цвет и работоспособность…»

– Ты способ употребления читай, – подсказал ей Аркашка и сам принялся читать: – «Подкраска наносится на влажные, чисто промытые волосы нанизанным на расческу кусочком ваты. Волосы красятся по частям, прядь за прядью, до полного их потемнения». Айда в прачечную. Там вода есть нагретая. Там и свитер скинешь, чтобы не замарать.

– Подкраска легко смывается, – сказала Ольга.

– Ничего. Я с Зоей Борисовной поговорю, она тебя навсегда перекрасит.

Ольга села, стиснула каменную скамейку пальцами.

– Навсегда? И тогда мне всю жизнь придется лгать?

Аркашка потянул ее за рукав.

– Брось. Чего ты задумываешься?..

Ольга вяло пошла за ним.

Воробьи бросили мух ловить, уселись на нижние ветки и нахохлились.

Из кустов вышел шут с балалайкой.

Трень-брень.

– Я пришел извиниться. Может быть, сегодня в театре присутствуют химики, парфюмеры и парикмахеры. Может быть, они скажут, что нет такой замечательной черной подкраски для волос, что покамест ее не придумали. Я напомню: история эта началась неизвестно когда и, наверно, не скоро закончится. Представьте, что действие моего рассказа происходит в том, будущем году, когда черная краска «Суппергаммалонель» уже изобретена и уже продается во всех киосках, как нынче продаются спички. Хотя мне очень желательно, чтобы такой рассказ в том, будущем году был невозможен. Надеюсь, благородные юные зрители, досточтимые пионеры, простят мне такое вольное передвижение во времени.

Шут ударил по струнам своей балалайки.

Вошел к парикмахеру, сказал – спокойный:
«Будьте добры, причешите мне уши».
Гладкий парикмахер сразу стал хвойный,
Лицо вытянулось, как у груши.
«СУМАСШЕДШИЙ!
РЫЖИЙ!»
Запрыгали слова.
Ругань металась от писка до писка.
И до-о-о-олго
Хихикала чья-то голова,
Выдергиваясь из толпы, как старая редиска1.

Двор зашумел контрабасовым голосом. Из подворотни появилась старуха Маша.