У меня к вам несколько вопросов

Что я хочу сказать, вы были частью механизма — рукой, ногой. Вы сидели за баранкой машины, на которой скрывался убийца. Вы бросали кирпичи в окно, пока другой выносил драгоценности. Вы отвлекали федов, пока шпионы заметали следы. Вы держали жертву, пока другой бил ее. Вы выстрелили в лань и ранили ее; когда подоспел второй охотник, лань уже не могла бежать.

34

Дэйн Рубра долго смотрит в камеру, моргая. Глаза у него налиты кровью, но радужная оболочка остается янтарной, как у рептилии.

— Леди и джентльмены, — говорит он, — и остальные. Я… даже не знаю, что сказать. Как вы уже несомненно слышали, сегодня у нас рванула такая бомба, что все слушание может полностью перевернуться.

— Я сейчас говорю из номера отеля, в среду вечером, шестнадцатого марта. Вот что мне пока известно. Сегодня защита смогла повторно вызвать свою свидетельницу, Элизабет Доэрти, которая показала, что Робби Серено, по всей вероятности, появился на матрасах не раньше девяти пятидесяти девяти вечера и что Талия Кит неоднократно признавалась ей, что Серено физически обижал ее. На что я скажу: Ну, держи-и-и-и-ись.

— Я рад, что мое чутье не подвело меня — я это чувствовал нутром с самого начала. Если вы задаетесь вопросом, при чем здесь Дэнни Блох — и если вы не смотрели сорок шестой выпуск, пожалуйста, не пожалейте на него времени, — мое недавнее открытие не теряет актуальности. Это совершил Робби Серено. А Дэннис Блох стал катализатором. Мисс Доэрти говорила о Блохе сегодня в суде, и, похоже, защита сумеет как-то использовать это в дальнейшем. Талия спала со своим учителем музыки, а такое, по мнению юного мистера Серено, карается смертной казнью. Теперь мы знаем, что Серено имел и мотив, и возможность. Это делает его вероятным подозреваемым, более чем вероятным.

На этом Дэйн делает передышку и отпивает воды из стакана, захватанного пальцами.

— Серено имеет право на юридическое представительство, чем он, хех, не преминет воспользоваться.

Он в списке на завтрашнее утро, которое обещает быть крайне интересным.

Я видел в городе Робби Серено с семьей. Когда он попался мне на глаза, меня больше занимала новая информация о мистере Блохе, иначе я мог бы не удержаться и подойти к нему. Одна из многих причин, по которым я планирую задержаться в Керне, это возможность найти его, пока он еще не уехал.

Дэйн наклоняется, чтобы закончить запись, прямо носом в камеру.

Джефф, смотревший это со мной вечером в среду, уже просветил меня, что было в суде. Он рассказал мне, как Майк Стайлз вылетел пулей из зала суда сразу после того, как Бет дала показания, перед перекрестным допросом. Предположительно, чтобы рассказать обо всем Робби.

Джефф сказал:

— Ты получила, что хотела. В смысле… с Блохом — его имя занесли в протокол. Ты ведь хотела этого?

Да, хотела.

Я сказала:

— Я не хочу, чтобы его линчевали. Я не…

— Да, я знаю.

Я сказала:

— Теперь это уже не моя забота. И это меня радует. Или по крайней мере должно радовать. Джефф притянул меня к себе, погладил по волосам.

К вашему сведению (наверно, надо сделать такое уточнение), мы с Джеффом лежали у меня в постели. Подробностей не ждите. Вас это не касается.

Джефф сказал:

— Чем, по-твоему, занимаются сейчас Серено?

Я не могла себе представить. Все, что я знала, это что у Робби есть адвокаты и, по всей вероятности, у его адвокатов свои адвокаты. Ведь у него хорошие связи. Как и положено выпускнику Грэнби.

35

Когда я только поступила в Грэнби в августе 91-го, Северн Робсон провел меня по тем частям кампуса, которые не изменились с его времен. Столовая, Старая часовня, Новая часовня, библиотека. Он провел меня по Кочмэну, своему старому общежитию, вызвав у меня мучительную неловкость. Мне, разумеется, нельзя было там находиться. Но никому до нас не было дела; возможно, все решили, что я приехала к брату.

Широкие деревянные оконные рамы в комнате отдыха Кочмэна были сплошь изрезаны инициалами, датами, именами. Северн с явным удовольствием обнаружил в углу одной рамы инициалы СДР. «Вот он я! — сказал он. — Эх, отрадно видеть. Словно и не уезжал».

Я видела предостаточно граффити в Индиане, но то был вандализм скучающих и отчаявшихся, тех, кто чувствовал себя в ловушке в жутком городке и норовил осквернить его. Но это — это было чем-то прекрасным, эти неизгладимые отметины. Словно кто-то покорил гору и хотел заявить: «Я был здесь».

Я много думаю об этом. Когда кто-то спрашивает, нравилась ли мне школа-интернат, мой ответ уже не может опираться на людей, с которыми я там познакомилась. Когда-то я могла подумать о вас. Я могла подумать о множестве людей, оказавшихся не теми, кем я когда-то их считала. Но все равно я могу любить само это место, именно как место, с его запахами, эхами и преломлениями света, как материалы, на которых вытравлена их особая история.