Вариант "Ангола"

Вскоре мы дошли до речки. Создавалось впечатление, что она течет прямо по корням деревьев; иногда вода полностью исчезала под нависшими над ней переплетениями веток. Под ногами захлюпало, а Быстров даже оступился и едва не упал. Где-то недалеко истошно орала какая-то живность — я не имел понятия, зверь это или птица. Кондратьев сделал знак, чтобы мы вели себя еще осторожнее. Потом пришлось карабкаться наверх, цепляясь за сучья и стволы деревцов. Наконец, Кондратьев встал и заозирался.

— Вот тут должен быть Семеныч, за этим камнем мшистым. Там уже недалеко обрыв, который над полянкой нависает. Он на нем залечь собирался.

Мы осторожно двинулись в обход камня, но обогнуть его не успели. Вроде бы ничего не изменилось, но тело мое пронзило судорогой: кажется, каждую мышцу свело, вывернуло наизнанку и натянуло. Больно было ужасно. В следующий момент времени я падал, целя в покосившийся ствол какого-то дерева носом. Как так получилось, я не понял. Едва успев повернуть голову, я врезался в ствол макушкой, взвыл от боли и покатился по мягкой земле. Вокруг разлетались прелые листья и гнилые палки, автомат больно колотил меня в бок и в руку. Вот тебе на, Аника-воин! Не нужны никакие враги, вон как сам себя покалечил. Я с ужасом подумал, что весь этот нелепый, шумный переполох выдал наше положение врагам. От такой мысли едва слезы не хлынули из глаз; я наконец прекратил кувырки и застыл где-то под раскидистым кустом. Вверх по склону мелькнула неясная тень. Видимо, у меня помутилось в глазах, так что я ничего толком не мог разглядеть.

— Гриша! Иван! Федя! — позвал я сипло, но никто мне не ответил. Вдруг четкость зрения вернулась и я увидел рядом высокую, тощую фигуру. Треугольное лицо склонилось ко мне, желтые глаза горели огнем. "Бес"!!! Я отчаянно засучил ногами, пытаясь отползти от него, и одновременно нащупывал автомат. В воздухе что-то сверкнуло. Пару мгновений мне еще казалось, что я продолжаю шевелить руками и ногами, но это было не так. Тело парализовало. Опять, то же самое, что было на прииске! Они делают с нами все, что только захотят. Внезапного нападения не получилось, а мы опять в их власти. Тогда они ушли, ничего плохого не сделав, а вот сейчас? Не поступят ли из высших соображений, как мы с тем несчастным португальцем?

Лежа на месте с вывернутой головой, скрюченными конечностями, я беспомощно наблюдал, как к "бесу" подошел второй, точно такой же. В обеих руках он держал по неподвижному человеку — кажется, это были Кондратьев и Быстров. Картина была нереальная: тощее, в чем только душа держится, существо запросто несло двоих здоровых мужиков! Ноги "беса" глубоко уходили в почву от тяжести, но других проблем ему ноша не доставляла.

"Старшина, где же старшина?", билась у меня отчаянная мысль. На него у нас единственная надежда. Однако другая мысль, быстро пришедшая на место первой, эту надежду безжалостно убила. Радченко не дал бы захватить нас вот так, как курят, без единого выстрела и без шансов на сопротивление. Значит, он тоже схвачен, или что похуже. Не хочется верить, будто такого умелого вояку и следопыта взяли, как и нас, без шума и пыли — но другого ответа нет. От жуткой нелепости ситуации мне хотелось одновременно и плакать, и смеяться. Надо же, так упорно добираться сюда лишь для того, чтобы быть схваченными! Какие же мы жалкие по сравнению с этими неизвестными силами…

"Бес" наклонился надо мной, будто хотел что-то сказать. Может, все-таки это разумное существо и сейчас он объяснится, отпустит, и все будет хорошо? Нет, он просто протянул ко мне трехпалую лапу и крепко ухватил за шкирку, словно котенка. Можно было спорить на деньги, что в другой лапе у него безвольно повис Яровец.

"Бес" рванул куда-то прямо через заросли, сшибая моей головой сучья. Я попытался истошно закричать, только тщетно. Единственное, что я мог делать — это смотреть и слушать. Ну, еще дышать. Ветки били меня в лицо, сучья царапали щеки, за шиворот сыпался мусор. Боли никакой я не чувствовал, и то хорошо. Потом мы ухнули вниз, мимо мелькнул крутой склон — красно-черный слой почвы, затем камень с прожилками белого и желтого. При приземлении голова дернулась, едва не оторвавшись. Кажется, это была та самая таинственная лужайка, за которой мы собирались наблюдать — ровное место, покрытое будто бы зеленоватым туманом. Перед глазами все поплыло, голова закружилась. Еще немного — и меня стошнит! В тот же момент я отключился.

Александр Вершинин,

21–22 декабря 1942 года