Вариант «Зомби»

Дима тихо залез под одеяло, даже не снял одежды — очень замерз на улице. Сжался в комок, замер, пытаясь согреться. Сон все не шел, и Клоков то лежал с закрытыми глазами, то смотрел в потолок. Прошло довольно много времени. Потом в темноте раздался голос Лишнева:

— Марат, ты чего спать не ложишься?

— Не спится чего-то, — тихонько откликнулся Доценко и обернулся. — Мешаю, что ли?

— Да не, ты не мешаешь. Этот вот чуток напрягает…

Верзила махнул рукой в сторону Бориса Седова, который все так же похрапывал, лежа на спине.

— Да, сразу видно, что в армии не был, — согласился Марат. — Там храпунов быстро отучают от «концертов». Помню, я по первости сильно уставал. Тоже на спину заваливался. Как упал — так и спишь. Во сне по неволе храпеть начинаешь. Пару раз на морду портянки положили — еще как подействовало! Быстро поумнел.

— Во-во, — согласился бывший спецназовец. — А этот — знай выводит… Слышь, Маратка, может, ему на нос потники сложить, а?

— Да ну его на хрен, Костя! — тихонько засмеялся Марат. — Отучим и без таких мер. Все же здесь не казарма.

— Дааа, не казарма, — вздохнул Лишнев. — Но, ты понимаешь, я все чаще думаю, что там жизнь лучше, чем здесь.

Константин сделал упор на слове «там», чтобы Марат понял, о чем речь. Понял и Дима Клоков, который лежал с открытыми глазами и слушал чужой разговор.

— Да, — поддержал Доценко. — Там, кажется, честнее. Есть черное и белое. Свои и чужие. В чужих надо стрелять. Своих надо прикрывать, и они прикроют тебя. Там есть продажные твари, готовые расплатиться за что-либо твоей жизнью. Но они, по счастью, долго не живут. Есть тыловые крысы, нажирающие морду. Ни о чем не думающие, кроме своей мошны. Таких видно за километр. Есть дуболомы: не дай Бог попасть к «деревяхе» под командование, если какая серьезная заварушка.

Марат и Константин отлично понимали друг друга.

— А тут — ни черного, ни белого, — продолжил Лишнев. — Тяжело мне, Маратка. Злой я. Злой и чужой здесь. Чувствую, тут нет места для меня. Если б газом не траванулся — ни за что б не ушел на «гражданку»…

— И мне тяжело, — признался Доценко. — А что делать?

Лишнев помолчал, видимо, не зная, как ответить.

— Грязи много, — наконец вымолвил он.

Койка под ним скрипнула, Лишнев повернулся на бок.

— Грязи и там много, — не согласился Доценко. — Расскажу тебе одну историю. Помню, я первый контракт подписал, перебросили на Кавказ, только-только. Но не в Чечню, а на линию Абхазия — Грузия. Ну и вот, прибыли мы на позиции, разместились. Жратву нам прямо в траншею приперли. Лежим мы, хавчик уминаем. Вдруг смотрю, к котелку, который в сторону поставили — чуть ли не за пятьдесят метров от позиций, — мужик подполз. Уселся за пригорком, жестянку на колени пристроил — и давай рубать. Хлеб, картошку с тушенкой. Водой из фляги запил. Съел все, котелок оставил, пополз куда-то в сторону. Я за ним наблюдал. Забился мужик в щель, накрылся шинелью, замер без движения.

Я у бойцов, кто не первый день, спрашиваю, что это, мол, за фигня. Что за человек? Наш, говорят. Спрашиваю: а чего рубает отдельно от всех? Помолчали они, помялись, а потом рассказали.

Бой был какой-то, за село, теперь название и не вспомнить уже. Выветрилось начисто. Мужика того контузило, сознание потерял. Очнулся в плену. Только в себя чуть пришел — очухаться дали, чтоб соображал и понимал, что с ним делают, — изнасиловали всем скопом. А потом били до полусмерти. Пока дышал еще — вытащили на нейтральную полосу, умирать бросили.

Выжил он каким-то чудом. Отлежался, уполз к своим. Да только не человек он для всех — опустили же. С тех пор спит в стороне, жрет тоже. Каждую ночь на другую сторону уползает. Без оружия, только нож с собой берет. Утром возвращается — руки по локоть в крови. Мстит. Говорят, смерти ищет. Да не берет его смерть. Так и живет: спит, жрет и снова за линию фронта, с ножом. Резать. Везде чужой. Ни там, ни тут. Разве так лучше, Костя? Там тоже грязь.

— Там тоже грязь, — эхом откликнулся Лишнев. — Нигде нет места для нас.

Доценко ответил не сразу. Закрыл дверцу печки, подошел к своей койке, улегся на нее.

— Давай спать, Костя, — наконец произнес он. — Не надо так безнадежно! Разберемся как-нибудь, да? И не с таким разбирались…

— Угу, — зевнул Лишнев. — Что это со мной? Охренел совсем! Давай на боковую. Поздняк уже.

Дима еще долго лежал, не мигая, глядел в потолок. Думал над тем, что услышал от Марата. Не все так просто было в жизни Лишнева и Доценко. Они не хотели в этом признаваться, не могли допустить, чтоб кто-то разглядел их слабость…

А он, Дмитрий Клоков, сильный или нет? Сильный? Способен ли на Поступок? И что считать поступком с большой буквы: когда набираешься смелости и подливаешь отраву своему товарищу? Когда не делаешь этого, зная, что тебя опустят и искалечат в отместку за такую глупость?

Клоков провалился в короткое забытье только под утро.