Вступление

   Отставил чашку, слушая сонный вой ветра, несильный, вполголоса, и усмехнулся. Упросил тогда. Качало изрядно. Замерз, весь вымок, за шиворот под большую рыбацкую куртку заползали струйки воды. А потом захотел в туалет. И, хотя при нем один из рыбаков отвернулся к борту и справил нужду в море, полоская по ветру распахнутыми полами куртки, сам терпел долго, а потом уже сил не стало, хоть кричи. И домой захотелось. Тогда только дернул деда за рукав и сказал ему. Дед придерживал за спину, а он замерзшими руками все пытался справиться с пуговицами и чуть не упал. На всю жизнь запомнил, как обругал его дед и рыбаки засмеялись, перекрикивая ветер. Казалось, брызги на щеках закипали, когда наконец повалился на банку. Резало живот от криво застегнутой пуговицы штанов, а ветер лез под незаправленную рубаху. Думал, на берегу, закуривая и стряхивая воду с капюшонов, сразу расскажут береговому, "Витюн-то малой всю лодку обсикал". Но тут сунули в руки черпак и до самого берега, согнувшись возле брезентовой выгородки с рыбой, черпал, выплескивал, и снова черпал. Вспотел от работы, весь стыд забылся и снова хотелось на берег, потому что сил уже не стало.

   Крепкая штука память, влезет мелочь стыдная и сидит в голове, ведь взрослый уже, а до сих пор не смешно. Лучше чай не допивать.

   ...Тогда на берегу смеяться никто не стал. Витек после долго ходил гордый, малым давал снисходительно леща и все понимали, имеет право. В море был!

   Рыбаком не стал. Увезла мама в город. Жили в маленькой квартире сами, а к ней приходил веселый молодой дядя Эдя, с глазами кошачьими и рыжими усами. Витьке он нравился, но скоро приходить перестал. Мама сказала "сами с усами, так, сыно?". И он тогда засмеялся, увидев, вроде, и не расстроена, глаза блестят и ямочка на щеке. Красивая, как всегда, даже еще красивее. Им было хорошо. Правда, Витька очень скучал по Азову. Мама понимала, она умная у него, только с мужчинами ей все не везло. И на каждые каникулы отправляла к деду с бабкой. Крестила в окошко поезда. Так и жил на два мира...

   А потом умерла бабушка. Была она рыжая, в мелких девчачьих веснушках по лицу, волосы стригла коротко, по-городскому. Мама, смеясь, рассказывала Витьке, что дед его, из армии придя, в поселке заявил "жена у меня будет городская, в часах и шляпе". И уехал в город. А через два месяца привез бабу Надю, маленькую, как птичка, при часиках на кожаном ремешке и в шляпке с войлочной розочкой сбоку. Она была старше деда на семь лет, очень его любила и до самой старости, когда задерживался с мужиками, волновалась так, что не могла говорить, отвечала невпопад, - все вострила маленькое ухо с сережкой-капелькой на входную дверь.

   Он встал, держа в руках свитер, прислушался. Далеко в унылом ветре ворчал мотор. Наверное, за ним. Сам Яша едет. Вкусно возится с Витькой, как с новой игрушкой. Но и Витьке неплохо пока что. Хотя с девчонками получилось паршиво. До сих пор - вспомнит Риту, как стояла она за дверью с опущенной головой и зажмуренными глазами, и внутри начинает ныть.

   Натянул свитер. Собаки в ночи держали на весу гирлянду лая - все ближе и громче, скручивая брех с шумом машины.

   Покрутил в руках камеру, положил на полку, подальше. И почувствовал зябкость - вроде как шапку забыл надеть в мороз. Но и свободу с удивлением почувствовал, руки обе пусты и глаза открыты.

   Машина ворчала уже у самого забора. Взял куртку и пошел к двери, как раз когда негромко закричал клаксон.

   Яша сидел за рулем сам, почти неразличимый в темноте, силуэтом и только кивнул. Витька сел рядом и ехали молча, подпрыгивая мягко на ухабах и промоинах дороги. Когда выехали в степь на асфальтированную полосу, Яша сказал:

   - В следующем году асфальт будем класть в поселке. И будет у нас, Витек, чисто Италия. Сразу из деревни станем европой. Цветы у нас летом, знаешь какие? Красота! Вот тогда потребую, чтоб галоши запретили, а бабам выпишу шпильки и чулки в сеточку. Пусть разгуливают.

   И расхохотался вкусно, громко, запрокидывая большую голову, блестя зубами.

   Витька представил Васяткину бабушку, что под стенкой сельского магазина торгует семечками - в туфлях и шляпе с цветами. А Ларису почему-то в кринолине, с корзинкой свежих яиц на локте и улыбнулся.

   Дальше снова ехали молча, следя, как прыгает впереди машины свет. Витька, задремывая, искоса поглядывал на Якова и временами ему казалось - что-то происходит с его смутно обрисованным светом с приборной доски профилем, нос становится плоским, сводя привычную линию человеческого - плоскость лба, уступ надбровий, нос, губы - к чему-то чужому, невнятно-сглаженному. И вздрогнул от неожиданности, услышав медленно-странное, ползущее из появившейся расщелины рта:

  - Бы-ыб, лар-ыдынна... У-уб?

   Дремота слетела мгновенно и руки на коленях скрючились в кулаки, чтоб не закричать вдруг. Витька уставился в лобовое стекло. Слова, дергающие своей нелепостью, корявостью, тут же стали плавно уходить в близкое прошлое, будто дым просочился из теплого салона наружу и припал к закостенелой дороге, умирая. Или оставаясь там. Да и были ли в самом деле?