Вы его видели, но не заметили

– Я здесь часто бываю. И многое знаю про здешних жильцов. Люблю сидеть и наблюдать за тем, как протекают их жизни. Лучше любого кино. Вот на первом этаже живет хитрый дед. Видимо, притворяется, что не может ходить, раз соседи таскают ему еду. Но как-то раз я застал его на прогулке. И хочу сказать тебе, что уж слишком шустро он передвигал своими двумя. Над ним живут монашки – они всегда рано идут ко сну. А вот там целая семья музыкантов. Отец и две дочери, девочки точно играют. Одна – на фортепиано, другая – на виолончели. Сюда выходят окна их зала, так я часто вижу, как девочки репетируют. И когда у младшей что-то не получается, она ссорится с сестрой. Ну а над ними живет та баба, с которой муж Виолетты и изменяет.

– Ее зовут Виолетта?

– Нет, конечно, нет. Это я так ее зову, у каждого ведь должно быть имя. Так проще за ними наблюдать. Так они мне кажутся не такими уж и незнакомцами. Я ведь только наблюдаю. Слышать, что там происходит, я не могу. Хотя было бы интересно и послушать.

– Ну с чего ты решил, что ей изменяет муж?

– Видел как-то раз, как они трахались. Видимо, совсем не стеснялись, раз шторами окна не закрыли. Мерзкое, скажу тебе, было зрелище.

Ответить мне было нечего. Внутри меня боролись противоречивые чувства. Хотелось сорваться с места и рассказать Виолетте, какой подлец ее муж. И в то же время хотелось найти изменщика и проломить ему череп, чтобы он ни разу больше не посмотрел на чужую женщину. Ни разу.

– Я тебе, наверное, не рассказывал, но, когда я жил в собственной квартире, я смог завоевать каждую женщину в том подъезде, – Белицкий запрокинул голову и ударился в воспоминания. – Конечно, были и те, кому здоровье не позволяло со мной возлечь. Немощь всех нас ждет. Но дамочки, что были в форме, не избежали моей страсти.

Белицкий отличался невероятной эрудированностью и тошнотворной способностью описывать то, что в обычном разговоре вызвало бы восхищение или возбуждение. От рассказов моего товарища хотелось заткнуть уши.

– Знаешь, что самое главное в покорении женского сердца? Главное – не бояться. Все они хотят быть завоеванными, особенно те, чьи мужья не такие, как мы, – заурядные, нудные, ханжи. Ты ведь понимаешь? Вот сколько женщин я встречал страстных, ненасытных, чьи мужики лучше бы и вовсе не рождались, ведь грешили самым чудовищным образом – не давали этим прекрасным бутонам раскрыться. А я давал. Помогал им по мере своих возможностей. Но обстоятельства так сложились, что мне пришлось съехать. Непреодолимые обстоятельства.

Непреодолимые обстоятельства имели сорокоградусную крепость и невысокую цену. Они же стоили моему другу квартиры и отношений с детьми.

Но тыкать лишний раз Белицкого в его же неправоту мне не хотелось, отчего я молча кивал в знак согласия. Я продолжал наблюдать за Виолеттой, разглядывая ее черты лица. Ее отрешенность и боль, запечатленная на лице, покорили меня и бесповоротно влюбили в молодую женщину. Повторяя контуры ее тела своим взглядом, я старался не моргать. Мне хотелось запомнить каждую деталь в ее внешности, ведь интуиция мне подсказывала, что больше лицезреть ее мне не посчастливится.

– Смотри. Спектакль! – И все же Белицкий меня отвлек.

Белицкий показал на угловую квартиру последнего этажа. Незадернутые шторы открыли нам разворачивающуюся в квартире драму: муж в трусах и тельняшке живо жестикулировал над скорчившейся перед ним женщиной. Рот мужчины настолько широко раскрывался, словно все известные ему слова разом решили вырваться из глотки наружу. Сквозь приоткрытое окно до нас доносились крики, свидетельствующие, что в одной из местных семей что-то не заладилось. Впрочем, как и у многих в этом секторе.

– Спорим, она ему не ответит? – предположил Белицкий.

– Не буду. Смотри, какая она запуганная.

Я еще раз бросил взгляд на окно Виолетты, но прекрасной девушки в нем уже не было. Тогда я поджал губы и вернулся к наблюдению за происходящим в угловой квартире последнего этажа. Мужчина продолжал кричать, даже не делая перерывов на то, чтобы вобрать в легкие воздух. Прищурившись, я попытался разглядеть женщину, но не успел. Она вдруг вскочила, распахнула окно и с неразборчивым криком швырнула на улицу миску. Упав, та разбилась в дребезги, а находившаяся в ней похлебка растеклась по асфальту. Не закрыв окна, женщина убежала из кухни.

– Какое расточительство!

Шоу закончилось, а мы с Белицким, пораженные, поочередно переводили взгляд с окна квартиры на осколки на асфальте. Мысли, лихорадочно вертевшиеся в наших голове, были о растекшейся еде.

Я был поражен тем, с какой легкостью человек срывал свою злость на том, что могло стать радостью для другого. Для меня, для Белицкого и для каждого нашего сородича, какой бы еда ни была, она всегда оставалась святой. Я не раз предлагал, приглашать в школы бездомных, чтобы те доносили до молодежи ценность еды.