Записки дивеевской послушницы

— Слагаю, — робко ответила девушка, виновато глядя на землю.

— Про любовь?

— И про любовь.

— А любишь-то кого? — спросил светловолосый парень.

— Цыц! — прикрикнул на него Хрисанф Егорович. — Про любовь слагаешь, значит. А раз слагаешь, стало быть, любишь. Так?

— Нет, — ответила девушка, подняв глаза.

— Не любишь?

— Нет, не люблю, — повторила Любава.

— А тогда зачем такие песни слагаешь? — спросил рядом стоящий мужчина.

— Нравится, вот и слагаю, — с некоторым вызовом ответила девушка.

— Что значит, нравится? — почти закричал светловолосый парень.

— А то и значит!

— А ты, Митрофан, не вмешивайся, — заступились девчата за Любаву, — все знают, как ты по ней с ума сходишь. На Николу-зимнего даже приворожить ее хотел. Тьфу! Срам-то какой! Младшего брата Любавы — Ваньку — даже просил волос с косы принести… Эх, темень беспросветная! Лучше бы по хозяйству родителям девушки помог, глядишь бы, и приглянулся…

— Али шубу соболью справил…

— Цыц! — окоротил разговорившихся девок Хрисанф Егорович, — Любава, в песне поется не только про любовь, но и про обиду. Скажи мне честно, как отцу родному, тебя обидел кто-нибудь? Может, Митрофан? Если не хочешь при народе имя назвать — можем отойти.

— Нет, никто меня не обидел, что вы, Хрисанф Егорович, я же говорю — нравится, вот и пишу!

— Ну, слава тебе, Господи — вздохнул Хрисанф Егорович — слава тебе, Господи, что все у нас благополучно. А то я, как услышал, так напугался, думал, неладное что-нибудь стряслось. Не ровен час, кто в подоле из девчат принесет, али, упаси Господи, руки на себя наложит. А ты вон как, Любавушка. Молодец, гляди, и у наших-то песен новых поболе стало. Может, расскажешь что-нибудь, все равно обед уже. Надо же, как от души-то отлегло…

— Да, давай, Любава, почитай стихи! — закричали девчата, окружая плотным кольцом поэтессу. Немного смущаясь, поправив косу, Любава начала читать стихи:

Весна ранняя, весна ранняя —

Это полное окончание зимы.

И все старания, и все страдания,

Печали-горести ей несем мы.

— И то верно, — заключил Хрисанф Егорович. — Каждый день приходит утро, встает солнце, а все потому, что так заведено, сложено, значит. А что не сложено, тому и не бывать. Спасибо тебе, Любава, складно у тебя все получается, и сама ты ладная. Тьфу ты! Старый хрыч в рифму заговорил. Но слушай мой наказ: ищи себе жениха, чтобы к Покрову уже свадьбу сыграли. Шестнадцатый годок нонче тебе пошел, ужо детей пора рожать. А не найдешь к осени, смотри: я, как староста, сам тебе определю, негоже долго в девках ходить. Ведь женская сущность дана для сохранения рода человеческого, прежнее всего, слышишь?

— Да, слышу, слышу, Хрисанф Егорович, — сказала девушка и понуро ушла к своим.

— Эх, Хрисанф Егорович, Хрисанф Егорович, — отозвалась молчавшая до сих пор Варвара, — не встретила она своего мужика еще, зачем девку неволишь?

— А я не неволю, — промолвил староста, — сказал же: выбирай! Или ты хочешь, чтобы Любава одинокой оставалась всю жизнь?

— Вот именно, — сказал Митрофан.

— Тьфу на вас, — после этих слов Варвара повернулась и ушла. Взоры всех были прикованы к мальчику.

— Ох уж эти женщины! — вздохнул Хрисанф Егорович. — А ты, Никола, проходи, сюда! Давай, ближе к нам, коли уж пришел, давай в тенечек присядем, в ногах правды нету. Сейчас нам и покушать сюда принесут, а потом уж и поработаешь, ведь за этим ты пришел сюда, верно?

— Ага…

— Хрисанф Егорович, — обратился юноша к спутнику, — а почему Любаву надо выдать замуж до Покрова?

— А как же? — возразил тот. — Женщине положено рожать, ребятишек иметь, за мужем присматривать, негоже в старых девах сидеть.

— Ну а если не хочет женщина замуж?

— Тогда пущай идет в монастырь.

— Как так?

— А так! Женщина, которая хочет уйти в монастырь, поступает в послушницы и больше к нам не возвращается, потому как у нас свого монастыря нет, идти в ближайший надобно, а это семьдесят верст с гаком.

— Ну а если захочет вернуться? — спросил мальчик.

— Не знаю, — развел руками Хрисанф Егорович, — пока такого не было. Слушай, что ты все спрашиваешь да спрашиваешь? Ты у дядьки свого по матери спроси, он у вас ученый!

Николай рассмеялся. Хрисанф Егорович ему нравился.

Девушки разливали окрошку по мискам, только и слышалось:

— Это для Михея, готовлю, как умею…

— Эта для Тараса, пусть съест все и сразу!

— Эта для Аркаши, прости, что без каши.

— Это для Луки с горсточкой муки.

Когда тарелки были наполнены, все дружно стали на молитву. Коля внимательно посмотрел вокруг, все, кто был сейчас на поле, собрались, и вскоре эхом разнеслись древние слова, ему почему-то запало в душу следующее: «Благослови, Господи, достояние твое!»…

После молитвы все так же дружно, с азартом принялись за еду.

— И вправду, — прошептал Коля, — благослови, Господи, достояние твое…

Он не заметил, как к нему подсел бойкий молодой человек лет девятнадцати и представился:

— Матвей!

— Николай.

— Да, знаю, что Николаем себя зовешь, скажи, тябе у нас нравится?

— Да, еще как! Спрашиваешь…