Жизнь взаймы

— В семь. И может, поужинаем где-нибудь в другом месте? Тебе здесь, наверное, скучно.

— Не мели чушь! У меня в жизни было слишком мало возможности насладиться добротной предвоенной скукой. Сегодня это стало редким, великим приключением нашего времени, на которое сохранились исключительные права у швейцарцев и ни у кого больше во всей Европе. Даже шведы не могут рассчитывать на это, ведь их деньги улетали черт знает куда, в то время, как все стремились спасти человечество. Тебе подбросить что-нибудь из деревни, втихаря разумеется?

— Ничего не надо. У меня всё есть. Сегодня планируется вечеринка у одной итальянки, Марии Савини, тайком, естественно.

— Ты тоже пойдешь?

Хольман покачал головой. — Нет никакого желания. Такие вечеринки всегда устраиваются, если кто-то отчалил. Отчалить — это по-нашему умереть. Тогда все пьют, болтают и снова набираются куража.

— Ты хочешь сказать, что это своего рода поминки?

— Да, что-то в этом духе. — Хольман зевнул. — Извини, зеваю, потому что наступает время предписанной сиесты. Это лечение постельным режимом без права на разговоры. Касается и меня тоже. Ладно, до вечера, Клерфэ!

* * *

Кашель прекратился. В изнеможении Лилиан Дюнкерк откинулась на подушку. Это была её утренняя жертва; предстоящий день был оплачен, и прошлый вечер — тоже. Она ждала сестру, которая должна была отвести её на очередной рентген. Его делали регулярно раз в неделю. Этот ритуал был ей знаком до тошноты, но каждый раз её это, тем не менее, нервировало.

Лилиан ненавидела деликатное обхождение в рентген-кабинете. Она терпеть не могла стоять там обнаженной по пояс и чувствовать на себе взгляды врача-ассистента. Присутствие Далай-ламы её нисколько не смущало. Для него она была всего лишь очередной пациенткой, а для ассистента — женщиной. Её нисколько не смущало, что она должна была стоять обнаженной, её тревожило, что она была даже больше, чем голой, когда становилась перед экраном аппарата. Тогда её нагота начинала простираться под кожу, обнажались её кости и двигавшиеся, пульсировавшие внутренние органы. Тогда под взглядом из-под мерцавших очков в красном свете кабинета она становилась ещё более голой, такой, какой она сама себя никогда не видела и не могла увидеть.

Какое-то время она ходила на рентген вместе с Агнес Самервилл. Там она видела, как Агнес очень быстро стала превращаться из красивой, молодой женщины в живой скелет, внутри которого, словно какие-то бледный, лишенные нормального цвета зверьки, вмещались и шевелились легкие и желудок, будто пожирая её жизнь. Она видела, как этот скелет поворачивался то боком, то грудью, как он делал вдох и как говорил, и Лилиан знала, что на экране она выглядела точно также. Когда она в темноте кабинета слышала дыхание ассистента, ей казалось до чрезвычайности непристойным, что он мог видеть её такой.

В палату вошла сестра. — Кто пойдет передо мной? — спросила Лилиан. — Фройляйн Савини.

Лилиан накинула пеньюар и пошла следом за сестрой к лифту. Сквозь оконные стекла она видела серость наступившего дня. — Холодно сегодня? — спросила она. — Нет. Четыре градуса.

Скоро наступит весна, — подумалось ей. — Снова — нездоровый фен, начнут хлестать дожди, тяжелый воздух, а по утрам — удушье. Из рентген-кабинета, приводя в порядок свои черные волосы, появилась Мария Савини. — Ну, как прошло? — спросила Лилиан.

— Он ничего не сказал. Был не в духе. А как тебе, мой новый пеньюар?

— Чудесный шелк!

— Правда? Настоящий итальянский шелк от Лизио из Флоренции. — Истощённое лицо Марии сморщилось в подобии улыбки. — А что нам остается? Если по вечерам нам запрещают выходить на люди, приходится щеголять здесь в наших пеньюарах. Заглянешь ко мне сегодня вечерком?

— Ещё не знаю.

— Фройляйн Дюнкерк, профессор ждет вас, — поторопила сестра, выглядывая из кабинета.

— Приходи! — сказала Мария. — Остальные тоже будут! У меня есть новые американские пластинки. Закачаешься!

Лилиан вошла в полумрак кабинета. — Наконец! — пробормотал Далай-лама. — Мне бы хотелось, чтобы вы были несколько пунктуальней!

— Извините!

— Ладно! Где ваша температурная карта?

Сестра протянула карточку доктору. Он внимательно просмотрел записи и пошептался о чем-то с ассистентом. Лилиан попыталась разобрать, о чём они говорили, но ей это не удалось. — Выключить свет! — скомандовал наконец Далай-лама. — Пожалуйста — направо, налево, ещё раз — направо!

Фосфоресцирующая картинка с экрана отражалась на его лысине и в стеклах очков ассистента. Девушке становилось каждый раз плохо, когда ей приходилось делать глубокий вдох и задерживать дыхание. Она почти теряла сознание.

Обследование длилось дольше обычного. — Покажите-ка мне ещё раз историю болезни, — попросил Далай-лама.

Сестра включила свет. Лилиан продолжала стоять перед экраном и ждала результата. — У вас уже было два плеврита? — спросил профессор. — Один раз по вашей собственной неосторожности?