Беседа между Моносом и Уной

И тогда изъ обломковъ и хаоса обычныхъ чувствъ во мнѣ какъ бы возникло шестое чувство, всесовершенное. Я обрѣлъ безумный восторгъ, въ его проявленіяхъ — но восторгъ все еще физическій, такъ какъ разумѣніе не участвовало въ немъ. Движеніе въ физической основѣ совершенно прекратилось. Ни одинъ мускулъ не дрожалъ; ни одинъ нервъ не трепеталъ; ни одна артерія не билась. Но въ мозгѣ, повидимому, возникло то, о чемъ никакія слова не могутъ дать чисто человѣческому разуму даже самаго смутнаго продставленія. Я хотѣлъ бы назвать это умственнымъ пульсирующимъ маятникомъ. Это было моральное воплощеніе отвлеченной человѣческой идеи Времени. Абсолютнымъ уравниваніемъ этого движенія — или такого, какъ это — были вывѣрены циклы самихъ небесныхъ тѣлъ. Съ помощью его я измѣрилъ неправильности часовъ, стоявшихъ на каминѣ, и карманныхъ часовъ, принадлежавшихъ окружающимъ. Ихъ тиканія звучно достигали моего слуха. Малѣйшія уклоненія отъ истинной пропорціи — а эти уклоненія были господствующимъ явленіемъ — производили на меня совершенно такое же впечатлѣніе, какое нарушенія отвлеченной истины на землѣ производятъ обыкновенно на моральное чувство. Хотя въ комнатѣ не было даже двухъ хронометровъ, индивидуальныя секунды которыхъ въ точности совпадали бы, для меня, однако, не было никакого затрудненія удерживать въ умѣ тоны и относительныя мгновенныя ошибки каждаго. И вотъ это-то чувство — это острое, совершенное, самосуществующее чувство длительности, чувство, существующее (человѣкъ, пожалуй, не могъ бы этого понять) независимо отъ какой-либо послѣдовательности событій — эта идея — это шестое чувство, возставшее изъ пепла погибшихъ остальныхъ, было первымъ, очевиднылъ и достовѣрнымъ шагомъ внѣвременной души, на порогѣ временной Вѣчности.

Была полночь, и ты еще сидѣла около меня. Всѣ другіе удалились изъ комнаты Смерти. Они положили меня въ гробъ. Лампады горѣли невѣрнымъ свѣтомъ; я зналъ это по трепетности монотонныхъ струнъ. Вдругъ эти звуковыя волны уменьшплись въ ясности и въ объемѣ. И вотъ, они совсѣмъ прекратились. Ароматъ исчезъ изъ моего обонянія. Формы не вліяли больше на мое зрѣніе. Гнетъ Темноты приподнялся отъ моей груди. Глухой толчокъ, подобный электрическому, распространился по моему существу, и за нимъ послѣдовала полная потеря идеи соприкосновенія. Все то, что люди называютъ чувствомъ, потонуло въ безраздѣльномъ сознаніи сущности и въ единственномъ неотступномъ чувствѣ длительности. Смертное тѣло было, наконецъ, поражено рукою смертнаго Распаденія.

Но еще не вся воспріемлемость исчезла, потому что сознаніе и чувство, продолжая оставаться, замѣняли нѣкоторыя изъ ея проявленій летаргической интуиціей. Я оцѣнилъ теперь зловѣщую перемѣну, совершившуюся въ моемъ тѣлѣ, и какъ спящій иногда сознаетъ тѣлесное присутствіе того, кто надъ нимъ наклоняется, такъ я, о, нѣжная Уна, все еще смутно чувствовалъ, что ты сидѣла около меня. И когда пришелъ полдень второго дня, я тоже не былъ чуждъ сознанія тѣхъ движеній, которыя отодвинули тебя отъ меня, и заключили меня въ гробу, и сложили меня на погребальныя дроги, и отнесли меня къ могилѣ, и опустили меня туда, и тяжко нагромоздили надо мною комья земли, и такъ оставили меня, въ чернотѣ и въ разложеніи, отдавъ меня печальнымъ и торжественнымъ снамъ въ сообществѣ съ червемъ.

И здѣсь, въ этой темницѣ, у которой мало тайнъ, чтобы ихъ разоблачить, пронеслись дни и недѣли и мѣсяцы; и душа тѣсно слѣдила за каждой улетающей секундой, и безъ усилія запоминала ея полетъ — безъ усилія и безъ цѣли.

Прошелъ годъ. Сознаніе бытія съ каждымъ часомъ становилось мннѣе явственнымъ, и сознаніе простого мѣстонахожденія въ значительной степени заступило его. Идея сущности слилась съ идеей мѣста. Узкое пространство, непосредственно окружавшее то, что было тѣломъ, дѣлалось теперь самымъ тѣломъ. Наконецъ, какъ часто случается со спящимъ (лишь посредствомъ сна и его міра изобразима Смерть) — наконецъ, какъ иногда случается на Землѣ съ тѣмъ, кто охваченъ глубокой дремотой, когда какой-нибудь промелькнувшій свѣтъ наполовину пробудилъ его, но оставилъ его наполовину погруженнымъ въ сны — ко мнѣ, въ тѣсномъ объятіи съ Тѣнью, достигъ тотъ свѣтъ, что одинъ долженъ былъ бы имѣть силу пробуждать — свѣтъ непрерывной Любви. Надъ могилой, гдѣ я лежалъ, погружаясь во тьму, — суетились люди. Они приподняли влажную землю. На мои ветшающія кости опустился гробъ Уны.

И вотъ опять все было пусто. Этотъ облачный свѣтъ погасъ. Этотъ слабый трепетъ, вибраціями, перешелъ въ покой. Одно за другимъ толпою прошли пятилѣтія. Прахъ возвратился къ праху. Для червя больше не было пищи. Чувство бытія, наконецъ, совершенно исчезло, и, замѣняя его, замѣняя все, воцарились господствующіе и безпрерывные — самодержцы, Мѣсто и Время. Для того, что уже не было — для того, что не имѣло формы — для того, что не имѣло мысли — для того, что не имѣло чувства — для того, что было беззвучнымъ, но въ чемъ матерія не участвовала совсѣмъ — для всего этого ничтожества, для всего этого безсмертія, могила была еще домомъ, и разъѣдающіе часы — сотоварищами.