Читаем Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников полностью

не так. А. П. Милюков сообщает, что Федор Михайлович высказывался о делах

законодательных и административных, о цензуре, о злоупотреблениях властей, и

"высказывался с неменьшей резкостью и увлечением, чем другие члены кружка".

На собраниях петрашевцев Достоевский читал письмо Белинского к Гоголю, бывшее страстным революционным манифестом той эпохи. Он готов был

приняты участие в издании обличительной литературы, во время бесед резко

осуждал крепостное право, возмущался всякими попытками идеализации

крепостничества (не случайна и позднейшая, в 1861 году, полемика Достоевского

с И. С. Аксаковым, пытавшимся доказать гуманность отношений помещиков к

крепостным {В газете И. С. Аксакова "День" утверждалось: "...в общей сложности

личные отношения помещиков и крестьян были довольно человечны".

Достоевский возмущался этой статьей: "...До какой же отупелости должен дойти

человек, чтобы быть уверенным в божеской законности крепостного права" (Ф.

М. Достоевский, Собр. соч., т. XIII, М.-Л. 1930, стр. 154).}).

В то же время нельзя не видеть и расхождения Достоевского с

революционерами уже тогда. В революционных кружках сороковых годов

изучались и пропагандировались идеи утопических социалистов Запада - Сен-

Симона, Фурье, Кабе и других. Достоевский занимал здесь особую позицию.

Знакомясь с сочинениями Фурье и Сен-Симона и сочувствуя идее уничтожения

эксплуатации человека человеком, идее равенства, Достоевский не принимал

утопических проектов организации будущего общества. "Жизнь в Икарийской

коммуне, или фаланстере, представляется ему ужаснее и противнее всякой

каторги. Конечно, - писал А. П. Милюков, - наши упорные проповедники

социализма не соглашались с ним".

12

Социалисты-утописты стремились показать преимущества организации

общественной и хозяйственной жизни на основах разума - на коллективных

отношениях людей. При этом они не были свободны от мелочной регламентации, делали попытки умозрительно предопределить весь порядок жизни будущего

общества, детали труда и быта. Это, разумеется, свидетельствовало о слабости, а

не о силе их. Научный социализм, опираясь на анализ тенденций общественного

развития, отрицательно относится к такой регламентации. Опыт истории

позволяет предвидеть основные черты отношений людей в обществе будущего.

Но научный социализм никогда не предписывал деталей устройства этого

общества. В грядущем общественном строе, где восторжествует социальная

справедливость и человек, освобожденный от экономических, политических и

духовных оков, будет хозяином всей жизни, он сам сумеет достойно определить

рамки своей деятельности, своего быта.

Достоевский не сумел исторически подойти к трудам утопистов-

социалистов. Его сознание воспротивилось тому, что некоторые утописты

ставили человека будущего общества в какие-то узкие регламентированные

рамки.

Спорил Достоевский с Белинским и петрашевцами о боге, о религии.

Белинский, как вспоминал Федор Михайлович, прямо начал с ним с атеизма.

Достоевский с детства был религиозным человеком; но он писал позднее в одном

из писем, что всю жизнь сознательно и бессознательно мучился вопросом о

существовании божьем {Ф. М. Достоевский, Письма, т. II, М.-Л. 1930, стр. 263.}.

Достоевский поддавался в чем-то под натиском страстной аргументации

Белинского, мучился сомнениями, отстаивал Христа, спорил о бессмертии души.

Мистико-фантастические ноты в "Двойнике", и особенно в "Хозяйке", свидетельствовали, что от принятия идей Белинского Достоевский переходил к

чуждым реализму и материализму мистическим тенденциям.

Большое значение имело расхождение с Белинским, как писал Федор

Михайлович, "из-за идей о литературе и направлении литературы" {Н. Ф.

Бельчиков, Достоевский в процессе петрашевцев, М. 1936, стр. 85.}. Белинский

осуждал попытки Достоевского толковать народность в мистико-фантастическом

духе. Он выступал за литературу высокоидейную, сознательную в отношении к

действительности, несущую свет истины народу. Достоевский, как он сам писал

тогда, считал обременительными эти "служебные", как он их называл, обязанности искусства.

Таким образом, круг разногласий между Достоевским и Белинским, а

затем петрашевцами был достаточно широк.

Бесполезно предполагать, как развивались бы эти противоречия, -

развитие творчества писателя было прервано насильственной рукой почти на

целых десять лет.

* * *

13

Воспоминания о пребывании Достоевского на каторге и в ссылке,

естественно, не богаты. Но мемуары П. Мартьянова, Д. Врангеля и других дают

представление о том, какие физические и нравственные лишения и муки вынес и

преодолел писатель. Воспоминания эти показывают, что Достоевский на каторге

и в ссылке сохранил энергию характера, силу личности, не потерял веру в себя.

Самым ярким свидетельством остаются "Записки из Мертвого дома" - эта

страшная летопись странствия по кругам ада русской каторги. Наиболее

тягостным испытанием была не непосильная работа, не ужасные условия жизни, а

жестокое и безжалостное унижение человека, попрание его достоинства и чести, надругательство над его личностью.

Чего стоит казенный "список государственных и политических

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии